Ардагаст и братство тьмы - Дмитрий Баринов

— Война — радость мужчины, честь мужчины. От долгого мира мужество пропадает, — возразил Сигвульф.

— Эй, сииртя! Человек в рогатой шапке говорит: вам негде показать свою храбрость! — обратился к старейшинам Або.

Те зашумели, заговорили наперебой:

— Медведи в селение пришли, когда все мужчины охотились. Я один четырёх медведей убил!

— Меня на льдине унесло. Два месяца людей не видел. Однако живой вернулся, ещё и большого моржа добыл.

— Моего рода охотник сюдбя-великана убил: бросил ему в пасть раскалённый камень.

— Кит опрокинул байдару. Я один выплыл. Поймал гарпунный линь, к скале привязал. Кит не ушёл.

Або перевёл их слова, торжествующе взглянул на германца и продолжил:

— Совсем бедно живём, трудно. Рабов у нас нет, всякую работу сами делаем. Зачем рабы? Они ленивые, злые. Украсть, убить, убежать могут. Как ты, Харикл.

— Зачем человеку люди-враги? Разве мало зверей? — поддержал шамана Вышата.

— И звери нам не враги. Если зверь дал себя убить, накормил нас, одел — он дорогой гость. Звери захотят — шкуру снимут, совсем как мы станут. Глядите: вот люди-орлы, а вот люди-касатки. Касатки нам друзья: китов на мелководье загоняют.

Среди старейшин трое выделялись орлиными носами, а ещё трое — крупными острыми зубами. У первых на груди были вытатуированы фигуры орлов, у вторых — остроносых зубастых рыб без чешуи и спинных плавников. Волх внимательно пригляделся, принюхался и заметил среди старейшин ещё троих: поджарых, с седеющими волосами цвета волчьего меха и с волчьими мордами, выколотыми на груди. Князь-оборотень негромко завыл по-волчьи, и эти трое ответили ему тем же. Зорни-шаман и Лунг-отыр переглянулись, окинули взглядом собравшихся и развели руками: ни людей-медведей, ни людей-гусей здесь не было.

А шаман-сииртя продолжал, хитро поглядывая на двоих эллинов:

— У нас ещё много чего нет. Тюрем нет, стражников, надсмотрщиков с плётками. Бьют собаку, не человека.

— Но как же вы справляетесь с ворами, лодырями? — спросил Харикл.

— Это у вас в городе вору легко спрятаться. У нас его ни свой, ни чужой род не примет. Вот никто и не ворует. А над лодырем все смеются. Куда ему от насмешек деться? Другим родам лентяй и подавно не нужен. У вас вора и бездельника в носилках носят, сытого, в дорогой одежде: смотрите все, как можно хорошо жить и не работать! Рядом другой лентяй, в драной одежде, весь день сидит без дела, а ему подают. А если ещё и болтать умеет, говорят: святой человек, мудрый. Вы богатые, зачем столько лодырей кормите? А хорошим работникам пищи не хватает. У нас, если голод — весь род голодный, дичи много — весь род сытый. Кто что добудет — всё в стойбище несёт, одному в тундре есть стыдно. Сииртя голодные — к печорцам в гости идут, печорцы голодные — к сииртя приходят.

Оба эллина пристыженно опустили головы. То, чему учили и не могли научить жителей юга мудрейшие из философов, для дикого и бедного северного племени было так же естественно, как дышать воздухом.

— Какой великий мудрец научил вас столь справедливым законам? — спросил Хилиарх.

Або перевёл его вопрос. Старейшины отвечали вразнобой, потом шаман сказал:

— Каждый из них назвал предка своего рода. А ещё — Нума, отца всех людей. А вас разве Нга создал, не Нум? Столько всего знаете, умеете, одного не можете — жить так, чтобы зла друг другу не делать.

Взгляд Хилиарха остановился на знаке Солнца, вытатуированном на груди Або. Такие же знаки были на теле у других сииртя, на бубнах шаманов. Внезапная догадка вспыхнула в мозгу эллина.

— Не вы ли гипербореи, блаженный народ, любимый Солнцем?

— Наверное, мы, — простовато усмехнулся Або. — Севернее нас никто не живёт. К северу от Священного острова ещё два острова есть. Там людей нет, ледники и летом не тают. А дальше на север — только море и льды, даже шаманы туда не летают.

— Говорят, будто у вас полгода ночь, а полгода день...

— Это там, на севере. А здесь солнце зимой целый месяц не восходит, летом целый месяц не заходит. Если летом много охотился, зимой сиди себе в тепле, песни пой, сказки слушай, из моржовых клыков красивые вещи вырезай. Снаружи пурга, темно, холодно, злые духи воют, а в дом забраться не могут.

— У нас думают, что в Гиперборее тепло, а непогоды вовсе не бывает.

— Кто здесь не был, много чего говорит. Я ваш язык немного знаю.

Что, не похоже на нас, а? Лодыри придумали, что у нас работать не надо. Такого и на том свете не бывает, не то что у сииртя.

Або довольно рассмеялся, сощурив и без того узкие глаза. А у греков глаза, наоборот, расширились. Гиперборейский шаман цитировал Пиндара, без ошибок и почти без акцента! Харикл спросил вовсе невпопад:

— Говорят, вы жертвуете Солнцу ослов и из всех народов лишь вам дозволена такая жертва?

— Почему только нам? Найдёшь здесь осла — принеси его в жертву. Только не двуногого.

Послышались смешки. Греки были ещё более озадачены. Шаман знал не только об ослах, но даже о славе, которой те пользуются. Общался ли он с какими-то греками, приходившими с товаром к пермякам? Или сам бывал на юге?

— Верно ли, что у вас старики добровольно умирают, когда пресытятся блаженной жизнью? — спросил Хилиарх.

— Верно. Здоровья нет, силы нет, ум ослабел — зачем зря род объедать? Особенно в голодный год. Какая тогда от жизни радость?

— А если старик не торопится умирать?..

— Когда умирать человеку — только он решает и Нум. Никто не смеет сказать старику: «Подыхай скорее, кормить тебя не хотим». А сам захочет уйти к предкам — с почестями провожают. Для рода жить, для рода умереть — что может быть лучше для человека?

Хилиарх склонил голову на руки. Не разочарование — светлая грусть опустилась на душу, окутав её лёгкими белыми крыльями. Блаженная Гиперборея всё-таки существовала. Но как не похожа она была на мечту о ней, мечту людей, задавленных тяжким трудом и несправедливостью до того, что самый труд стал казаться несчастьем. Он бежал из городов, полных зла и роскоши, к варварам и был счастлив среди них. Но всё равно каждый год ездил в Ольвию или Пантикапей: купить то, чего варвары делать не умели, побывать в театре, послушать заезжих философов, поговорить со Стратоником, книгочеем и сочинителем учёных книг. Сколько мудрецов осуждали города — и не могли с ними расстаться! Даже Диоген... Спрятался в бочку, но бочка-то стояла в Фивах! Он бросил взгляд на Харикла. Бронзовщика, похоже, одолевали те же мысли. Медленно, подбирая слова, Хилиарх заговорил: