Лавочка закрывается - Джозеф Хеллер

— У нас тоже есть один, они владеют магазином готового платья. Посмотрел бы ты на них. — Теперь я был уверен и знал, что должен высказаться.

— Подожди-ка минуту, если ты не против, — резко и немного напыщенно начал я. Внутренне меня всего трясло. И голос у меня был чужой. — Дело в том, что я тоже еврей и мне не нравится слушать такие разговоры. Если хочешь, я сейчас же брошу играть. Но если ты хочешь, чтобы я остался, ты должен прекратить разговоры, которые оскорбляют меня и портят мне настроение. И вообще я не понимаю, зачем тебе нужно так обращаться со мной.

Игра прекратилась, мы чуть раскачивались, прислушиваясь к стуку колес. Если бы я вышел из игры, то со мной вышел бы и Леско, а если бы дело дошло до драки, то они знали, что Леско был бы на моей стороне. Но тот, к кому я обращался, Купер, почувствовал себя виноватым и пробормотал извинение:

— Извини, Зингер, я не знал, что ты еврей.

Лю, наверно, размозжил бы ему голову и угодил за решетку. А я на время стал приятелем человека, который всегда был готов признать свою вину. Лю — это Лю, а я — это я.

Меня зовут Сэмьюэл Зингер, без всякого второго имени — никаких там Сэмми Н. М. И. Зингер, — я родился маленьким и остался меньше многих других, ничем физически не выделившись. Не таким, как еще один хороший приятель детства, Айк Соломон, который был ничуть не выше меня, но имел здоровенные бицепсы и грудь пошире, чем у остальных, и мог поднимать тяжести и сколько угодно подтягиваться на турнике. Всю свою жизнь я побаивался драк, а потому делал все возможное, чтобы их избегать. Я умел пошутить и показать свое дружелюбие и всюду умудрялся заводить друзей. У меня был дар создавать непринужденную атмосферу, поддев кого-нибудь из компании, и поддержать разговор, ошеломив собеседников нетривиальностью суждений.

«Как вы думаете, жилось бы в стране лучше, если бы мы проиграли британцам Революционную войну?» — пытливо спрашивал я, словно меня и в самом деле мучила эта проблема, а наготове у меня уже были критические вопросы на любой ответ.

«Если Линкольн был так умен, то почему он не позволил Югу отделиться? Неужели отделение нанесло бы стране больше вреда, чем война?»

«Конституционна ли конституция?»

«Может ли демократия создаваться демократическим путем?»

«А разве дева Мария не была еврейкой?»

Я знал много всякого, чего не знали другие. Я знал, что если нас в казарме оказывалось не меньше сорока человек, то почти всегда находились двое, у кого день рождения приходился на одно число, а часто была и еще одна пара с днем рождения в другой день. Я мог биться об заклад даже с людьми из Невады и Калифорнии, что Рено в штате Невада находится западнее Лос-Анджелеса, а после, когда мы уже проверяли это по карте, готов был биться об заклад во второй раз, настолько сильно в них было устоявшееся представление. У меня был заготовлен вопросик и для кардинала, окажись я рядом с ним и приди мне в голову мысль подурачиться.

«Чьи гены были у Иисуса?» И, получив любой ответ, какой мог бы придумать этот бедняга, я с невинным видом напомнил бы ему, что Иисус был рожден младенцем и стал мужчиной, а обрезан был на восьмой день.

Я чуть-таки не нарвался на неприятности в артиллерийской школе на занятиях, которые проводил один орденоносец уоррант-офицер; он как-то заметил, что в среднем авиационного стрелка убивают после трех минут боя, а потом предложил задавать вопросы. Он закончил боевую службу в Англии на Б-17 с потрепанной в боях восьмой воздушной армией, и я даже не пытался поддеть его, просто мне было любопытно.

— Откуда это известно, сэр? — спросил я, и с тех пор я не верю никаким сводкам и оценкам.

— Что ты имеешь в виду?

— Как это можно измерить? Сэр, вы провели в бою, наверно, не меньше часа.

— Гораздо больше часа.

— Тогда на каждый ваш час в бою должно приходиться девятнадцать убитых в первые секунды, чтобы получилась средняя цифра в три минуты. И почему бой опаснее для стрелков, чем для пилотов или бомбардиров? Ведь они же обстреливают весь самолет, не правда ли, сэр?

— Зингер, ты, кажется, большой умник, да? Останешься после занятий.

Он сообщил мне, что я никогда не должен противоречить ему в классе, и познакомил меня с тем, что позднее я — вместе с Йоссаряном — стал называть «законы Корна», в честь подполковника Корна с Пьяносы: по закону Корна вопросы могли задавать только те, кто никогда не задавал никаких вопросов. Но он дал мне задание обучать других, и я на простых примерах из алгебры и геометрии должен был объяснять, что метиться всегда нужно с опережением цели, движущейся относительно тебя, а при стрельбе из летящего самолета линия прицеливания должна запаздывать относительно цели. Если самолет находится от тебя в стольких-то ярдах, а снаряд летит со скоростью столько-то ярдов в секунду, то сколько секунд потребуется твоему снаряду, чтобы настичь самолет? Если самолет летит со скоростью столько-то футов в секунду, то сколько футов он пролетит к тому моменту, когда снаряд настигнет его? Они увидели все это на полигоне, когда мы стреляли по тарелочкам и вели артиллерийский огонь с движущегося грузовика. Но хотя я сам учил этому правилу и знал его, даже у меня были трудности с пониманием того, что при стрельбе из атакующего самолета метиться нужно в точку позади цели, между целью и твоим хвостом с учетом скорости твоего самолета, а метясь впереди цели, будешь только попусту расходовать боеприпасы.

Все мои приятели были людьми широкой души. И как-то так уж получалось, что рядом со мной на всякий случай всегда оказывался дружок покрупнее и покрепче меня, например, Лю Рабиновиц или Санни Бартолини, задира-итальянец, чья семья жила на Кони-Айленде. Или Леско, молодой шахтер из Пенсильвании, с которым я познакомился в артиллерийской школе. Или Йоссарян на учебных полетах в Каролине, а потом на Пьяносе во время боевых действий после того, как мы впятером — Йоссарян, Эпплби, Крафт, Шрёдер и я — одним экипажем перелетели за океан.

Меня всегда пугало, что меня могут побить, и этот страх в моих мыслях принимал очертания даже более угрожающие, чем страх быть убитым. Однажды ночью в Северной Каролине это чуть не произошло. Дело было после очередного ночного полета, во время которого Йоссарян никак не мог сориентироваться и найти дорогу к таким местам, как Афины, штат Джорджия, и Рейли, Северная Каролина, и Эпплби из Техаса пришлось возвращаться по радиокомпасу. И вот в полночь мы отправились в нашу солдатскую столовую — Шрёдер, я и Йоссарян. Офицерский клуб был закрыт. Йоссарян всегда был голоден. Он снял с себя знаки различия, чтобы сойти за солдата и получить право пройти туда с нами. По ночам ребята всегда толклись на улице. И когда мы шли сквозь эту толпу, меня неожиданно толкнул здоровенный пьяный наглец, рядовой, он пихнул меня с такой силой, что не осталось никакого сомнения в преднамеренности его поведения. Я повернулся в инстинктивном удивлении. Но я и слова не успел сказать, как он налетел на меня и грубо затолкал в группу солдат, которые уже встали в кружок, чтобы посмотреть, что будет. Все происходило слишком быстро, и я даже не успевал осознавать происходящее. Я еще не успел прийти в себя от удивления и неожиданности, как он бросился на меня, подняв руки, и уже завел одну назад, сжав в кулак для удара. Он был выше и плотнее меня, и защититься я никак не мог. Это было как в тот раз, когда я учил Лю боксировать. Я даже убежать не мог. Я не знаю, почему он выбрал именно меня, могу только догадываться. Но тут, прежде чем он успел ударить, между нами появился Йоссарян, чтобы прекратить это, он простер руки с раскрытыми ладонями, пытаясь усмирить его. Но не успел Йоссарян произнести и первой фразы, тот тип ринулся вперед и со всей силы съездил его по голове, а потом стукнул еще раз другой рукой. Йоссарян, потрясенный этим ударом, стал беспомощно отступать, а тот все не останавливался продолжал молотить его по голове обеими руками, и Йоссарян только пошатывался от каждого удара, и прежде чем я понял, что делаю, я бросился вперед и повис на одной руке этого громилы. Но он отшвырнул меня в сторону, и я соскользнул вниз, обхватил его за талию и, изо всей силы упершись ногами в землю, попытался сбить его с ног. К этому моменту Шрёдер набросился на него с другой стороны, и я слышал слова Шрёдера: «Ты, мудила, он же офицер, мудила!» Я слышал, как он хрипло шепчет в ухо драчуна: «Он же офицер!» И тут Йоссарян, которому силы тоже было не занимать, пришел в себя и умудрился схватить его за обе руки; Йоссарян наступал на него, пока тот не потерял равновесия и не сдался. Я почувствовал, что он сник, как только слова Шрёдера дошли до него. Когда мы его отпустили, видок у него был далеко не лучший.