Приятель - Дэвид МакГроги

Потом я вспомнил, как Цыпа, задрав клюв и надув грудь, кукарекает у меня под окном. Вспомнил, как он гоняется за мной по всему двору, словно одержимый (что, кстати, вполне возможно). Представил себе, как он сидит рядом с собаками, как льнет к Пэм на крыльце, как бежит вслед за девочками, когда те в дальнем конце двора прыгают через своих лошадок. Мне подумалось, как ему, должно быть, одиноко, когда дома никого нет, как он радуется, когда все возвращаются.

– Ты ведь не позволяешь себе больше грустить, чем радоваться, а? – спросил я у Цыпы.

Он каркнул.

– Был у меня пес, – поведал я петуху. – Звали его Гарри. Он был моим самым лучшим другом. Поэтому я не думаю, чтобы он полюбил тебя…

– Куд-куд-куд-да-а.

– Ну уж извини, я думал, у нас разговор начистоту. Так вот, этот пес научил меня куда большему, чем я мог надеяться. Он ненавязчиво давал мне уроки: как жить, как научиться смотреть дальше своего носа и не сомневаться, что можно справиться фактически со всем, если только чувствуешь себя уверенно. А теперь вот появился ты, – продолжал я. – И ты требуешь, чтобы я был доволен тем, что имею, чтобы я вжился в отведенную мне роль.

Петух каркнул еще раз.

– У тебя совсем другие взгляды на жизнь, чем у Гарри, – сказал я, тихонько засмеявшись.

Цыпа прокудахтал так, что в конце мне послышался вопрос.

– Послушай, – сказал я ему таким тоном, чтобы он понял, что я закругляюсь, – я примирился с тем, как ты ко мне относишься. Ты прав, с какой точки зрения ни посмотри. Я высоко ценю то, как ты проявляешь свои лидерские качества. Так, может, нам заключить теперь перемирие? Самое настоящее перемирие. И мы с тобой начнем ладить, а?

Воцарилось полнейшее молчание, даже душно стало. Можно было бы услышать, если бы его перышко упало на пол.

– Нет, серьезно, – сказал я не без надежды.

Ни малейшей реакции. Это не предвещало ничего хорошего.

Гарри приучил меня к душевному комфорту. Он сумел открыть во мне такие запасы нежности и горячей привязанности, о которых я и сам не подозревал. Он показал мне, сколько уверенности придает человеку чувство безоглядной любви – а ведь все это происходило в один из самых напряженных периодов моей жизни. А Цыпа? Он не забивал себе голову новомодными теориями. Он был сержантом, приставленным ко мне персонально, и дрессировал меня, приучая к беспрекословному повиновению. Он как бы говорил: «Эй, парень, ты или делаешь, что сказано, или вылетаешь отсюда. Давай, смелее!» Никаких полутонов.

– Хороший ты парень, – сказал я на прощание, шагнул на пандус, захлопнул двери и задвинул засов.

Довольно долго я стоял на морозе – достаточно, чтобы дождаться последнего сонного ворчания Цыпы. Потом все смолкло окончательно. Должно быть, он только головой качал, удивляясь, каким же это надо быть идиотом, чтобы не уметь приспосабливаться к элементарным требованиям жизни.

Распроклятая птица и впрямь все понимала.

В ту зиму снег как зарядил в конце декабря, так и не прекращался до весны. Это было бы прекрасно – просто замечательно, – живи я по-прежнему в Бостоне. Там большой снегопад означал, что мы с Гарри, а позднее с Бейкером, пойдем рано утром гулять прямо по середине Коммонуэлс-авеню или Ньюбери-стрит, а вокруг будет простираться помолодевший притихший город, такой знакомый и уютный.

Но в пригороде снег, как мне пришлось убедиться – совсем другое дело. Пригородный снег сопровождается сильным ветром. Он отрезает тебя от всего на свете, и те, кому приходится регулярно добираться в город и обратно, становятся живым напоминанием о злополучном отряде Доннера, безнадежно застрявшем в горах Сьерра-Невада[64].

Снега выпало так много, что наша газета стала публиковать показания своего «шакометра», гадая, дойдет ли выпавший за зиму снег до макушки великого Шакила О’Нила[65]. Рост Шака семь футов один дюйм, и мы почти достигли ожидаемого результата – снег дошел бы ему выше чем до подбородка.

Самому первому в моей новой пригородной жизни снегу я радовался от души – такие большие, ослепительно белые снежинки густо валили с неба. Я тут же достал лопату, которую приобрел во время одной из еженедельных утренних пробежек в хозяйственном магазинчике, и решил заняться разминкой без всякого спортзала. Если это шло на пользу моему отцу, когда я был еще малышом, то уж мне-то должно пойти на пользу и подавно. Я прикинул, что могу часок честно и добросовестно поработать руками, а потом выпить на кухне чашечку горячего шоколада со сливками. Рядом будут находиться два уставших не меньше меня пса и женщина, которая сумеет по достоинству оценить мои мужские качества. Наверное, девочки попросят меня разжечь огонь в камине, и мы, сидя в гостиной у огня, сыграем в «Монополию».

И я стал работать лопатой. Снегопад оказался сильнее, чем я мог ожидать, судя по прошлым зимам, к тому же до меня стало доходить, что в годы детства и юности подъездная дорожка в нашем доме была далеко не такой длинной и широкой. Что из этого следовало? Копнув снег лопатой, я был вынужден делать три, пять, семь шагов, чтобы сбросить его, а потом надо было возвращаться назад, чтобы копнуть снова. Копнул, прошагал, сбросил. Копнул, прошагал, сбросил. Пытаясь отдышаться, я припомнил, что лопата-то у отца была, но также был у него и я, чтобы этой лопатой работать. Мне как-то не удалось вспомнить, чтобы он сам ею махал.

Час прошел, а я продвинулся лишь на треть дорожки, работать же быстрее никак не получалось. Девочки тем временем вышли из дома и стали съезжать с маленькой снежной горки, которая образовалась у подъездной дорожки моими трудами. Они заливались смехом, когда оказывались в самом низу, а собаки радостно запрыгивали сверху. Дети сталкивали снег на уже расчищенный участок, но я, обалдевший от работы, не обратил на это особенного внимания. Да что там – я воткнул лопату в снег (а его выпало сантиметров сорок) и стал кататься вместе со всеми. Так приятно, когда без усилий скатываешься с искусственной горки, только ветер свистит в ушах. Снова чувствуешь себя ребенком. На санках я уже лет тридцать пять не катался.

Мы бегали, шутили, хохотали. По правде говоря, между нами устанавливались все более непринужденные отношения, мы делили минуты радости так естественно, как я и мечтал.

Через полчаса девочки хором пожаловались, что замерзли, устали и хотят вернуться в дом.

– Да ну, – возразил я. – Давайте поиграем еще. Пожалуйста.

– У меня ноги промокли, – сказала одна.