Итак, вас публично опозорили. Как незнакомцы из социальных сетей превращаются в палачей - Джон Ронсон

«Интересно, что на эту тему думает Твиттер», – подумал я. И открыл Твиттер.

«#РейчелДолезал можно положительно ВЫСКАЗЫВАТЬСЯ о культуре без АПРОПРИАЦИИ[63]. Один тот факт, что ты не можешь это понять, говорит о том, что ты тупая расистка»; и «#РейчелДолезал всю свою жизнь жила с блэкфейсом[64], в моем понимании это шаблонный расизм»; и «Нужно нанести суперсильное средство, выпрямляющее волосы, на голову «#РейчелДолезал и не смывать. Пускай оно прожжет насквозь ее череп и расистский мозг»; и «Не ошибаемся: «#РейчелДолезал – эгоцентрированная, психически больная, расистка-социопатка». И так далее. На большее у меня не хватило сил. В соцсетях у нас есть шанс все сделать лучше, но вместо любопытства мы постоянно переходим к холодному, жесткому осуждению. В то утро мы ничего не знали о Рейчел Долезал. Может, она и была всем тем, что писал про нее Твиттер, но что такого плохого в том, чтобы немного подождать доказательств? Возможно, Рейчел Долезал читала все эти твиты и думала о самоубийстве. Такая вероятность существовала. Меня достало, что мы постоянно превращаем травмированных людей в свои игрушки. Так что я твитнул: «Невероятно сочувствую #РейчелДолезал и надеюсь, что с ней все в порядке. Мир практически ничего не знает о ней и ее мотивах».

Я уехал на ужин. Вдоволь пообщался с людьми за столом. Все шло отлично. Снова открыл Твиттер. Кто-то назвал меня белым супремасистом. Я вернулся к разговорам. Все были милы. Я снова открыл Твиттер. Кто-то выдавал себя за меня, написав: «Дилан Руф – отличный парень». Дилан Руф был расистом, убившим девять афроамериканцев в Чарльстоне, штат Южная Каролина.

Один парень сказал мне, что у меня нет никакого права вмешиваться в историю с Рейчел Долезал, потому что я белый и это не мое дело. И добавил, что, в отличие от нее, у него не было выбора – быть черным или белым. Будучи темнокожим, он каждый раз сталкивается с расовой предвзятостью, выходя на улицу. И он искренне злился на меня за то, что я вот так влез. Я объяснил свои мотивы – после того, как я тридцать лет писал о сложных людях, у меня было свое мнение на тему того, как к ним относиться. Но он был прав. Для всех укрепляющихся позиций я стал карикатурой.

Я пожаловался в Твиттер на человека, который, выдавая себя за меня, написал слова похвалы в адрес чарльстонского убийцы-расиста. Твиттер прислал ответ: «Мы не выявили нарушений политики Твиттера в отношении выдачи себя за другое лицо». Я ощутил вспышку ярости. Увидел, как кто-то написал: «Так странно думать, что что-то из того, что я напишу в этом маленьком окошке, может разрушить мою жизнь». Твиттер начал вдруг ощущаться, как компания, обреченная на провал – пугающая и даже опасная.

Мой друг-документалист Адам Кертис написал мне: «У меня есть одна извращенная теория, согласно которой лет через десять разные области Интернета станут чем-то вроде фильма Джона Карпентера – где среди руин будут свои банды воинов, со сложными кодами и сводами правил, – и все будут друг на друга орать. А все остальные ретируются куда-то на окраины Интернета, где можно двигаться дальше и менять мир. Думаю, эти окраины и будут великим, динамическим будущим Интернета. Но чтобы его построить, думаю, придется оставить позади этих воинов-троллей».

С меня хватит. Я удалил Твиттер.

Мир без Твиттера был ВЕЛИКОЛЕПЕН. Я читал книги. Воссоединялся с людьми, которых знал в реальной жизни, и встречался с ними за коктейлями. А потом вернулся в Твиттер.

* * *

Мне сказали, что я бы сделал себе одолжение и избежал огромного количества критики, если бы закончил книгу сводом правил, четко прописывающим, когда осуждение – это хорошо, а когда нет. Мне и в голову не пришла такая мысль, потому что это звучит как что-то, чем занимаются лайфстайл-коучи. И, в любом случае, для меня все довольно очевидно. В 2014 и 2015 годах начали появляться видео – из Стейтен-Айленда (Нью-Йорк), Фергюсона (Миссури), Уоллер-Каунти (Техас), – демонстрирующие полицейский произвол по отношению к цветному населению. Люди умирали: Эрик Гарнер, Майкл Браун, Сандра Бланд. В техасском Маккинни на видео попал полицейский, направивший пистолет на группу невооруженных темнокожих подростков, веселящихся на вечеринке у бассейна. Он грубо повалил на землю девочку, придавливая ее к земле своим весом. Она была одета в бикини. «Хочу позвонить маме!», – кричала испуганная девочка.

Не было никакой нужды говорить – но, возможно, это все-таки стоит проговорить, – что использование соцсетей с целью распространения этого видео лежит в совершенно другой плоскости, чем стремление назвать женщину, которая только что пережила крушение поезда, привилегированной сукой из-за того, что она хочет, чтобы с ее скрипкой все было в порядке. Одно действие мощное и важное – соцсети используются для создания нового поля боя за гражданские права. Другое – бессмысленная и жестокая катартическая альтернатива. Учитывая, что мы обладаем этой властью, мы обязаны видеть эту разницу.

Разумеется, всегда будут люди, которые падают четко посередине. Меньшее, что мы можем для них сделать, – это быть терпеливыми и скрупулезными, а не моментально осуждающими. И когда мы вдруг обнаруживаем себя травящими людей в той манере, что резонирует с их собственным проступком, должен звонить сигнал тревоги.

Возможно, в мире есть два типа людей: те, кто ценит людей выше идеологии, и те, для кого идеология важнее людей. Для меня люди ценнее, но на данный момент побеждают вторые, и они создают пространство для постоянных, созданных искусственно драм, где каждый будет либо прекрасным героем, либо тошнотворным злодеем. Мы можем вести хорошую, этичную жизнь, а потом некорректный подбор слов перечеркнет все – даже несмотря на то, что мы знаем, что наших собратьев нужно определять не по этому. Что правдиво в отношении людей, так это то, что все мы умны и глупы. Мы все – серая зона, неоднозначность.

Так что, каким бы неприятным это вам ни казалось, когда вы видите, что на ваших глазах разворачивается несправедливая или неоднозначная травля, вступитесь за того, кто стал ее жертвой. Хор спорящих голосов – это и есть демократия.

Самое замечательное свойство соцсетей – это то, что они дают право голоса людям, чьи голоса обычно заглушаются. Давайте не будем превращать мир в то место, где самым умным способом выжить станет возвращение к немоте.

Еще пару слов о названии. На протяжении какого-то времени считалось, что называться книга будет довольно просто: «Стыд». Или «В смоле и перьях». Было очень много метаний. Оказалось, что для такой книги довольно сложно подобрать название, и, кажется, я знаю почему. Мне подсказал один из тех людей, у которых я брал интервью: «Стыд – невероятно невнятная эмоция. В нем плещешься, а не разглагольствуешь. Это такое глубокое, темное, отвратительное чувство, что для его описания есть буквально несколько слов».

Мою встречу с создателями спам-бота заснял Реми Ламонт из «Ченел Флин». Мои благодарности и ему, и «Ченел Флип», и, как всегда, моему продюсеру Люси Гринвел. Грег Стекельман – ранее известный как @themanwhofell – помог мне вспомнить, как Твиттер мутировал из пространства бесцеремонной честности к чему-то, что вызывает куда большую тревожность. Грег больше не пользуется Твиттером. Его последний твит, опубликованный 10 мая 2012 года, гласит: «Твиттер – не место для человеческого существа». Что, в моем понимании, довольно пессимистично. Я все еще люблю это место. Хотя меня никогда там не осуждали. Хотя его тоже. Строка о том, что мы не чувствуем ответственности в процессе шейминга, как «снежинка не чувствует ответственности за сход лавины», принадлежит Джонатану Баллоку. Спасибо ему за это.