Хмурь - Ирина Лазаренко

Добавляют нервозности женщины, которые прежде ежеутренне приходили к Псине, поскольку теперь им не к кому стало приходить.

Да и с Птахой творится странное, в первые дни она была такой испуганно-встревоженной, сбивчиво и жарко рассказывала мне о Хмурой стороне, которая якобы сама пришла к ней. Без Пёрышка пришла, прямо в наш мир, и показала ей мертвого Псину, и Птаха горячо уверяла, что после этого то и дело ощущает запах акации и щекотку в пальцах, словно к ней ластится невидимая хохластая кочка.

Она была так убедительна, и я почти поверил, кроме того, она действительно отыскала тело Псины, и я даже проверил фляги с Пёрышком, поскольку заподозрил, что Пташка стащила у меня одну из них либо же подменила содержимое. Но фляги оказались в порядке.

Немалых трудов мне стоило напоить Птаху теплым вином до остекленения и отправить в постель, еще больших трудов стоило потом не слишком поздно вернуться в постель к Туче и почти невозможно оказалось придать своему лицу невинное и спокойное выражение. После этого Пташка не заговаривала со мной о Хмурой стороне. Точнее, после этого она не заговаривала со мной вовсе, не смотрела на меня, не сидела и не стояла рядом, не поднимала глаз и обходила меня, словно некий предмет, нечаянно оказавшийся на пути – к большой моей печали и досаде, поскольку я очень запутался и отчаянно стремился выпутаться обратно. И уже жалел о том, что столь решительно отмел её историю о Хмуром мире. Вдруг в этой истории присутствовало больше истины и смысла, чем я хотел бы думать?

А потом эти переживания вытеснялись другими удивительнейшими вестями, которые поведал всем нам Зануд: Болотье присягнуло Полесью, вновь признав себя частью его, и теперь в Подкамне все ждут, что земледержец полесский на все края громко объявит себя соединителем земель. Какие события тогда воспоследуют – Зануд не представляет, а мне этого не представить тем более. Не пойдет же Полесье войной на варок, Порожки или Загорье, чтобы подтверждать свои притязания, для этого у Полесья решительно недостаточно сил и мощи… впрочем, едва ли мне ведомо всё. Быть может, варочий земледержец, пуганый мощью хмурей и той твёрдой решительностью, которую Полесье проявляет в последнее время, попросту не захочет с ним ссориться, побоится?

Быть может, ушли времена, когда решающее значение имела действительная мощь, когда важно было погромче бряцать оружием, а пришло время уверток, изворотливости и сложных угроз, и, быть может, угрозами и изворотливостью и впрямь можно вернее добиться своих целей. Ведь противник, разуверившийся в собственных возможностях, не помышляющий о сопротивлении – куда более верная и основательная победа, чем выигранное сражение или даже целая война.

Мне думается, место хмурей в этой истории куда-то сместилось. Мы были тем самым оружием, которым бряцали в сторону других земель, теперь же… У меня откуда-то появляется и крепнет уверенность: земледержец не то списал нас со счетов, не то иным образом изменил к нам отношение.

Быть может, он так пугал нами других, что и сам напугался.

Быть может, вдруг думается мне, новые хмури, которых спешно готовит обитель, вовсе не будут более действенными, чем мы… именно в смысле хмурьском, и именно об этом могла говорить Оса тогда, в канцелярии: просто она знала, что меньшая действенность – это большая действенность, и тогда ясно, каким образом новых хмурей можно подготавливать быстрее. И они будут поплоше да попроще – такими, какими канцелярия сможет управлять.

Быть может, от хмурей останется одно лишь название, и под их видом обитель теперь станет готовить обыкновенных наемников, и не требуется сомневаться в их действенности: одного лишь слова «хмурь» нынче достаточно, чтобы все вокруг крепчайше призадумались, желают ли они с этим связываться.

Как бы то ни было, Подкамню с Полесьем и без нас есть, чем угрожать друг другу – оба земледержца не гнушаются сотрудничать с энтайцами, и нетрудно представить, какие волнения начнутся в соседних землях, да и в их собственных владениях, если об этом станет всем известно.

Впрочем, в Подкамне, похоже, и без того знают. Ведь добровольные варчихи в энтайских испытариях не появляются сами по себе, они приходят сознательно, ведомые стремлением положить жизнь во благо будущих возможностей своего рода. Кроме того, Подкамень, не очень-то скрытничая, обменивается товарами с Энтаей.

Я это понял много дней назад, когда увидел, что дверь клетки сирен закреплена энтайской веревкой из живой лозы.

– Ты гля, какая тварь!

Вокруг нас мгновенно образуется ёж из рогатин, копий и нескольких паршивых мечей. Человек восемь, наверное. Бежать с лесной тропы нам, конечно же, некуда.

«Через лес можно срезать, – говорил Медный. – Это безопасно. А дальше обозы с бревнами ходят на юг, кто-нибудь непременно нас подвезет».

Безопасно, да. Подвезли, да.

– Чёйта это за мраковая мать?

Нет, не восемь. Десять, двое стоят поодаль, целят в нас из небольших самострелов, и у меня при виде их начинает зудеть под лопатками, а ноги едва не срываются в места. Бежать нельзя, не убежишь.

Все разбойники, как показывает мне беглый взгляд, хорошо одеты, некоторые даже в обуви. Сытые. Странные. Понимаю вдруг, что время немного растянулось, а воздух пахнет туманом и акацией, без всякого «бома», крови и дерганья пологов.

Еще понимаю, что мир вокруг стал не цветным и не мглистым, а чем-то между, и что в этом «между» крутятся изумрудные брызги, перекрывая кроваво-красную паутину, которая разбегается из-под разбойничьих ног.

Они смотрят на Тень, Тень щетинится на них, опасно переминаясь на лапах, низко и громоподобно ворчит Медный и, кажется, это его ворчание я слышу не ушами, но вовсе это не важно, а важно, что среди разбойников всё не гладко, они совсем недавно ссорились и спорили, потому что при дележе добычи обнаружился недостаток, а спрятали этот недостаток…

– Ты и ты.

– Чё?

– Вы искали недостаток, – голос мой становится чужим, как тогда в застенке.

То же чужое поворачивает мою голову к неприметному кряжистому мужику в грязной рубахе, многажды опоясанной толстой веревкой, по обычаю людей с северо-восточного Загорья, отказавшихся от послевоенного двоежёнства. Я даже не удивлен, что вспоминаю это. Мужик – предводитель. Немногословный и лютый, только мне отчего-то совсем не страшно.

– Вы искали недостаток, взяли его вот эти двое, спрятали в заболоченном овражке у кромки порченых грибниц.

Это я говорю уже своим голосом, образы овражка и двоих покрадунов проскальзывают передо мной дымкими силуэтами.

Все оборачиваются к тем двоим, на которых я указал, и дракошка, словно только и ждал этого мига, линяет на Хмурую сторону – именно линяет, не уходит и не скользит, и глаза у него хитрючие и нахальные, а если он при этом не ухмыляется, то лишь потому, что не умеет.

– Чё брешут они, – оживает один из разбойников, на которого я указал, бормочет и отступает, опуская рогатину, но его уже зажимают с обеих сторон.