Хмурь - Ирина Лазаренко

Едальню находим быстро, устраиваемся в зале, чтобы не мозолить глаза прохожим, и чтобы было попрохладней. В зале светло от беленых стен, столы большие, сосновые, с потолка свисают косы лука и трав, на полках зачем-то выставлены пыльные горшки и бутыли с чем-то мутным – явно же это не настоящая косорыловка, она бы тут и вечера не простояла.

Подходит девка в полотняном платье с вышивкой по рукавам и подолу. Смотрю на эту вышивку синими нитями, угловатую, черточками-перечертиями, которая означает не помню что. Понимаю: синие нити – это странно на таком платье.

Медный просит принести кувшин пива, сыр, хлеб и корытце супа для Тени, который так ловко слился с тенью от лавки в углу, что девка его не сразу и заметила, а заметив, едва не подпрыгнула. Я вижу, как вздрагивают её маленькие руки, загрубевше-красные, в следах порезов и ожогов, и понимаю, отчего синяя вышивка показалась мне странной: её носят только молодухи, а девке, судя по рукам, уже довольно много лет, и девкой её называть уже неправильно. На лицо я, конечно, не поглядел.

Пиво приносят быстро, и я залпом выпиваю первую кружку. Жарко.

– Помнишь, я тебе рассказывал о чароплётах? – спрашивает Медный, будто наш разговор был год назад, а не два дня.

– Помню, конечно, – наполняю свою кружку по новой. – Все они умерли, кроме вас, младших. И все следующие чароплёты после Чародея были слабее предыдущих, потому как у них была только часть знаний. И они не могли сами искать знания, которых им не дали наставники. Ну и, есть какое-то «Но», да?

Вид у Медного виноватый. Он медленно крутит по столу свою запотевшую кружку, и на деревяшке остаются влажные пятна.

– Да, я немного не досказал. Совсем чуток, самого главного. Видишь ли, однажды один ученик чароплёта или несколько его учеников – они вдруг ясно видят всё то, чего прежде никак не могли разглядеть во мраке. Они полностью начинают понимать тот язык, которого нет, на котором чародейская сила говорит с миром. Само собою приходит знание, которого не было прежде, которого не дали наставники. Знания приходят… когда им больше негде становится быть.

– Когда умирает наставник, – не сразу соображаю я.

В горле вдруг пересыхает, и я залпом осушаю вторую кружку.

– Да. Вот почему я умею больше того, чему меня успели научить. И вот откуда нам точно известно, что наши учителя мертвы, а не сбежали, и точно так же до этого они поняли, что их наставники погибли. И вот почему все восемь первых учеников Чародея знали…

– Про его смерть, – подсказываю я, не понимая, отчего Медный умолк.

– Его знания, его сила, наиглавнейшие, самые мощные – они никому не достались, Накер. Ученики Чародея точно знали, что его знания не пришли ни к кому из них, потому они и передрались, на самом-то деле. Потому они и смогли перебить друг друга – никто не оказался сильнее. И вот откуда мои наставники знали, и я знаю: Чародей – он не умер.

Медный говорит эдак негромко и очень ровным голосом, а от пива в голове у меня слегка гудит, потому я не сразу понимаю смысл услышанного. И потом, когда верю, что именно эти слова были произнесены – я опять не понимаю, ведь это рушит все мои знания о мире, в котором я живу.

Ведь мир стал таким, как теперь, именно потому, что Чародей умер, а случилось это еще до моего рождения. Прежде мир был не таким, как теперь, и я не знал этого другого мира, я не знал никакой другой правды о нём. Смерть Чародея и всё, произошедшее после – основа, такая же неизменная, как и то, что наши земли истерзаны войнами, лун – две, а варки умеют делать машины.

– А вот куда Чародей делся и почему, где он скрывается до сих пор – это как раз и нужно узнать, – столь же ровным голосом заканчивает Медный. – Это нужно знать, всем, не только мне. Чародей слишком могучий, чтобы скидывать его со счетов, особенно теперь, когда идут эти мраковы кровавые луны. Вот поэтому, Накер, мне и требуется хмурь. Нам всем требуется хмурь. Доброго дня.

Хотя другие выучни и не помнили своего детства, они не испытывали никаких заблуждений по поводу наших наставников. Все понимали, что наставники не пытаются заменить нам родню, а обитель не предназначена для того, чтобы стать нашим новым домом. Сущность этих людей и этого места – жесткое стремление к цели, даже жестокое, если потребуется, и это требовалось, уж будьте уверены.

Я довольно быстро начал сознавать то, что сумел облечь в слова лишь недавно: вероятность выжить в растянутой на годы полосе препятствий, устроенной для нас наставниками, была только у тех выучней, которые разделили и приняли их цели – пусть даже ненавидя самих наставников. Да ладно, мы все ненавидели их! Но только те из нас, кто хотел стать хмурем, кто ни мига не сомневался в этом желании, кто готов был сцепить зубы и прорваться через всё, через что нужно было прорваться – тот оставался в живых.

Кто не хотел становиться хмурем – тот не выживал. Не выживали и те, которые не готовы был прилагать так много усилий, выдыхались, останавливались на пути познания хоть иногда, позволяли себе задуматься, не обесценивается ли цель той дорогой, которую нужно пройти для её достижения.

Вот они умирали. Они пропускали удары сигилей, они сходили с ума на Хмурой стороне, они оставались без сил и разбегались по темным углам, отказываясь выходить и продолжать, их забирала зимняя стынь, они вешались на собственных поясах в тренировочной комнате, укоризненно дрыгая ногами над манекенами.

Если подумать, выживших оказалось не так мало.

И, быть может, с годами мы стали даже в чем-то понимать наших наставников. Ненавидеть их меньше, чуточку меньше, самую малость. И еще больше ценить Грибуху, этот уютный островок покоя в море безжалостности. Может быть, выжившие хмури не сошли с ума только благодаря ей, благодаря одному лишь знанию, что она есть, и это знание спасало нас от отчаянья в самые черные дни.

Но даже Грибухи, пожалуй, было недостаточно, чтобы мы, взрослые хмури, получившие ножны, готовы были считать обитель своим домом…

Или это только я так думаю. Ведь у других хмурей даже в памяти не было никакого другого дома. И, случись что, им совсем некуда больше бежать.

Варки тревожатся всё больше. Их до крайности взбудоражила смерть Псины, а сверх всего их беспокоила неясность – кто именно сотворил с ним это. Груда свежеобглоданных костей и насаженная на кол голова, которые Птаха отыскала на существенном удалении от посёлка, указывали, по всему вероятию, на гномов, но в прежние времена, как говорит Зануд, они не проявляли себя столь явственно и нахально в окрестных землях.

Теперь даже человеческие дети не играют без присмотра, женщины не ходят за околицу поодиночке, с наступлением темноты поселок вымирает, а стражничьи дозоры усилены вдвое.

Настороженность варок в моем отношении возрастает, верно, они думают, что моё имя приманило злобных коротышек, да вдобавок нам пришлось признать, что Пташка – хмурия. Теперь варки косятся на нас с сумрачной подозрительностью, словно молчаливо спрашивая, что еще мы от них утаили. Если прежде я переживал, что местные относятся ко мне с чрезмерной прохладой, то теперь в этой прохладе стала проглядывать недоброжелательность, и я не знаю, чем возможно её сгладить.