Полный форс-мажор - Владислав Вишневский

Такими же обрадованными улыбками светятся и остальные его товарищи. Солдат-срочник, писарь, за барьером, понимающе криво усмехается. Мнацакян с угрозой реагирует на ухмылку:

— Тебя это не касается, молодой. Закрой уши. Мы не к тебе пришли.

Срочник беззлобно огрызается.

— Я не молодой, я уже старик, у меня дембель осенью.

— Тогда уши и откроешь… — с той же приветственной улыбкой, парирует Кобзев, и, смахнув улыбку, грозно замечает писарю. — И вообще, дембель, нишкни, когда старшие разговаривают. — И вновь в сторону женщин расцветает очаровательной, мужественной, мужской улыбкой. Только для них, только для женщин. Умм!

— Инна Васильевна, а мы к вам, — коротко ткнув Кобзева в бок, с такой же радостной улыбкой сообщает Тимофеев.

Санька Кобзев мгновенно включается в игру.

— Да! Вы так, говорят, здорово Твардовского читаете, полк о вас только и говорит.

Прапорщик Смолина краснеет (Та, которая самая молодая и самая-самая… В общем, понятно что). Ей лестно услышать похвалу из уст музыкантов. Кто как не они, профессионалы, могут заметить талант, оценить мастерство, либо подсказать, подправить.

— Ага, вы шутите, — стесняясь, она опускает голову. Её подруги — прапорщицы, слушают разговор хоть и с полуулыбками, но с налётом тонкого скепсиса — естественная женская реакция на успех подруги. — Правда, что ли? — глядя на Тимофеева, спрашивает Смолина.

Подруги с сарказмом опускают глаза. Тимофеев и вся его «гвардия», как и все без исключения военнослужащие полка, числятся у них в записных поклонниках (В чёрных списках, значит) — это естественно (Потому что парни молодые, красивые, говорливые, активные). Но — все — увы! — на их взгляд, с жутко подмоченной репутацией: горазды на комплименты, на улыбки, даже на мелкие подарки, но всё это под одним понятным углом — им только — ля-ля, тополя (Понятно что), а ты потом, думай, переживай. Главное, они без серьёзных намерений. Без серьёзных!! И Тимофеев такой же. Тот ещё ловелас! Правда нашлась одна, говорят, американка. Из Америки. Ха, нужен он там! Но музыканты, как и другие мужики, в психологию женских оценок не вникают. По крайней мере, сейчас. Знают одно — пришли (Если пришли!), увидели (Если пришли!), и победили (А зачем же тогда, извините, шли?)!

Кобзев так и говорит Смолиной.

— Я бы с удовольствием, в приватной обстановке, послушал бы, или бы дуэтом спел.

Смолина жеманничает (Подруги же слушают!).

— Угу, спел бы, Кобзев. Скажи спасибо, что мой муж не слышит, он бы тебе спел… — беззлобно замечает она.

Именно это обстоятельство очень нравится писарю, который за барьером, он как ждал этого, сдавленно гогочет.

— Гы-гы… Товарищ капитан бы его в узел завязал, это в лучшем случае. — Бормочет он, но слышно.

Кобзев бросает короткий взгляд на дембеля.

— Ага, завязал бы, если бы догнал… А бегать я умею… Хоть по прямой, хоть по пересечённой местности. Кандидат в мастера спорта.

Мнацакян, в расчёте на «девочек», немедленно подчёркивает.

— Это в прошлом году. А в этом вообще мастер. — Повернувшись к писарю, замахивается. — Утухни, салага, тебе сказали.

Это всё шутка. Игра такая. Срочник преувеличенно, тоже в расчёте на девушек, пугается, падает под стол… Якобы за скрепками, рассыпавшимися по полу.

— А чего я? Я молчу, я просто так. — Огрызается из-под стола.

Всё по Фрейду. Всё по нему. Один Тимофеев помнит о деле.

— Инна Васильевна, у нас к вам серьёзный конфиденциальный разговор.

— Взрослый, значит, — подчёркивает Мнацакян, с угрозой поворачиваясь на высунувшуюся голову срочника из-под стола. — Утухни, тебе сказали. Ищи свои кнопки.

— Скрепки.

— Во-во… Их!

Тимофеев кивает головой, и спрашивает.

— Можно вас, Инна Васильевна, на минуточку… Мнацакян с полупоклоном поясняет.

— …оторвать от дел?

Ну, мастера, ну, вруны, ну обольстители — весело, пусть и с усмешкой, переглядываются между собой две другие прапорщицы. Ну-ну, давайте, врите дальше, мужики, ага!

Кобзев, сменив свою самую обольстительную улыбку на загадочное и торжественное выражение лица, замечает.

— …это очень важно! Нам, безотлагательно даже.

Смолина чуть мнётся, кокетливо поводит глазками, коротко переглянувшись с товарками, что с ними поделаешь, соглашается.

— Если ненадолго только, на пять минут. — Предупреждает она.

— Вполне… Вполне хватит. — Обрадовано заявляет Тимофеев, словно только этого и ждал.

Писарь вновь понимающе хмыкает, и, опережая замах руки Кобзева, мгновенно исчезает под своим столом, выглядывает из-под него.

Игра такая. Игра… Посиделки.

Мнацакян предупредительно (Галантно!) поднимает «хлопушку» барьера. Инна Васильевна поднимается со стула, походкой завзятой модели проходит мимо музыкантов, кокетливо поправляя на ходу причёску, что даёт возможность оценить её фигуру и всё прочее, выходит в коридор штаба, за ней вываливается вся «гвардия».

Ухмыляясь, писарь завистливо смотрит им в след.

Словно споткнувшись на ухмылке, Мнацакян оглядывается, преувеличенно строго говорит срочнику:

— «Стукнешь», салага, капитану, в узел завяжем. На дембель зимой у нас пойдёшь… на костылях.

Писарь сильно удивлён (Театрально просто), это и по лицу видно, и в голосе это звучит:

— Кто стукнет? Я?! Вы что-о-о?

Мнацакян удовлетворён ответом, закрывает за собой дверь.

Игра. Потому что игра.

А в коридоре всё просто, потому что совсем серьёзно. Девушка должна перестроиться и только выполнять поставленную задачу. Но её перестроить нужно тонко, не обидеть.

— Инна Васильевна, понимаете, кроме вас, нам никто не может помочь, — заявляет Тимофеев.

Это ход. Сильный и «убойный». Лицо у Тимофеева при этом ответственно-серьёзное и грустно-просительное. Спасите, мол, такие вот дела. И у его «гвардейцев» такие же лица. Зеркально скопированные. Жалостливо-просительные. Не устоишь.

— Вот как?! Я не понимаю, — слегка теряется прапорщик Смолина. Контрастный тон в глазах и словах музыкантов, как контрастный душ, мгновенно настраивает молодую женщину на соответствующий деловой лад. Что и требовалось…

Тимофеев собирается с мыслями, как бы, мол, поточнее сказать… Но Мнацакян опережает:

— Нам нужно концы найти, и связать их, понимаете? Связь поколений, Инна Васильевна? Большое дело.

«Гвардия» с удивлением смотрит на Мнацакяна.

И Смолина так же, не понимая, хлопает глазами, переступает с ноги на ногу (Туфли у неё, наверное, жмут. Не по размеру?). Хлопает глазами не только она одна. И все остальные тоже. И Мнацакян. Он, откровенно говоря, и сам не всё понял из Тимохиной задумки. Только гармонию уловил или канву. Остальное решил оставить на импровизацию. Чуть-чуть только «наиграл». Несколько тактов. Знал, ребята подхватят. Не в первый раз. Выдал солешник.