Колония нескучного режима - Григорий Ряжский

У Юлика сжалось сердце. Потому что никто из находившихся сейчас в этой мастерской не мог и подумать, что Ницца только что совершила прыжок на колени к собственному отцу. Никто, кроме него самого.

— Сев, — обратился он к Штерингасу, — а ты ночевать и правда оставайся. Места много. Да ещё на воздухе. Не стесняйся, братец. А пока давай выпей с нами, а потом вместе с Ниццей соорудите самовар в камине. На шишках. А я пока пожрать соображу. Картошечка с лучком. На сале. И шпроты. Годится?

— Годится! — первой громко отозвалась Ницца.

— Годится, — согласился Сева.

— Годится… — добавил Джон. И подумал, что завтра нужно будет сходить к своему второму зятю, Гвидону. И тоже помянуть с ним Нору. И уже не впопыхах, а так, как они это делают сейчас, в доме его первого зятя, Юлия Шварца. По-доброму. Не спеша. С картошечкой на сале и лучком. И самоваром в камине, на шишках. А ещё подумал, что никуда не хочет уезжать. Ни на какой Университетский проспект, даже когда завершат отделку и пропишут. И что скоро вернутся девочки. А там и до весны рукой подать. И будет тепло. И, возможно, тогда ему не придёт больше в голову вывернуть наружу часовой механизм, чтобы остановились стрелки…

Прис и Тришу, прилетавших через полторы недели после того, как их отец обосновался в Жиже, вызвался встретить Сева. Отвезти-привезти. Плюс поместится кто-то один из мужей и чемоданы. Больше места в «Победе» все равно не хватило бы. Юлик прикинул и решил, что так не сложится. Тем более что Джон тоже хотел быть в аэропорту, ему не терпелось увидеть дочерей как можно раньше, в первую минуту прибытия. Шварц решил, нужно сделать так — отправить жён в одной машине с отцом, в Севиной, пусть наговорятся и нарадуются, пока едут, ну и немного успокоятся. А разделять их никак нельзя. А сам он — следом. Гвидон — как захочет, его дело. Наверное, тоже сам доберётся вдогонку. Харпер понёс его предложение через овраг. Там нашли его вполне разумным. Утром, в день прилёта, Джон с Юликом засветло засобирались в город. Юлик подобрал тестю свежую рубашку, свитер, из своих, хоть и под пальто, но все-таки потом получится нарядно. Предложил сменить обувь. Тоже нашлись подходящего размера скороходы. Ну и на голову что-нибудь.

— Понимаю, что память, — деликатно намекнул он Джону, — но только не сегодня. На потом оставь. Вот будешь снег расчищать у дома, тогда и нацепишь щукариху эту свою. А перед девочками неловко в такой хламиде. Так или нет?

В городе их подхватил Штерингас, дальше они добрались без приключений. Гвидон уже был на месте. Встали как обычно, по разные стороны от ограждающего турникета. Джон, заметно нервничая, перемещался от одного мужа к другому. Когда объявили приземление, отошёл в сторону и стал напряжённо всматриваться. Дождавшись момента, когда потекла первая слабая струйка пассажиров, закусил губу и стал сканировать взглядом каждого в потоке выходящих. А когда увидел обеих, прокусил губу насквозь, но боли не почувствовал. И узнал сразу. И замер, не веря, что это с ним, здесь и сейчас. И не смог сдвинуть себя с места. А мужики уже стояли, обхватив каждый свою. Тоже как статуи. Молча. И прижимали крепко-крепко. Эта встреча была особенной. И все они это знали. Поэтому в первую минуту обошлись без лишних слов. Сева оттаскивал чемоданы в общий угол. Поближе к неподвижно стоящему чуть поодаль мужчине, лет шестидесяти с небольшим, в драповом пальто, в вязаной спортивной Юликовой шапочке и в его же кожаных коричневых туфлях, в цвет шарфа. Внезапно обе, оторвавшись от мужей, одновременно посмотрели туда, где Сева складировал их багаж. И обе медленно пошли туда… где ждал их, не находя себе места, их отец, Джон Ли Харпер. Пошевелить в этот момент он сумел одними лишь губами… И прошептал:

— Девочки… Девочки мои…

Потом они долго стояли, втроём… приникнув друг к другу и не произнося ненужных слов, с мокрыми глазами… от слёз, набравшихся за долгие двенадцать лет разлуки, которую уготовила им назначенная чужими людьми фортуна… Потом сёстры плакали, одновременно, но не навзрыд… почти безмолвно и одинаково печально, словно стояло за этой встречей ещё нечто, о чём не нужно было сговариваться и даже просто говорить… потому что в этот миг это нечто, трепетно соединявшее отца и дочерей в единый крепкий узел… не давало пролиться другим их слезам, полноводным и торжествующим, радостным и немерено счастливым, тем, какие они мечтали бы пролить, но уже не могли…

Мужики молча смотрели и ждали. А когда трое оторвались друг от друга и Прис с сестрой отступили от Джона на шаг, чтобы теперь, утерев наспех глаза, рассмотреть отца лучше, оба, не сговариваясь, кивнули Штерингасу, забирай их всех, мол, веди к машине, а мы вещи подтащим. И подхватили багаж.

Выгрузив семью из «Победы», деликатный Сева задерживаться не стал. Попрощался и поехал обратно, в город. К моменту его отъезда ни Гвидон, ни Юлик ещё до Жижи не добрались. Да они и не спешили, оба двинули своим ходом, дав тем самым Джону и девочкам хотя бы первые часы побыть наедине. В Боровске Юлик решил зайти в продмаг, прихватить пару бутылок «Фетяски» — Тришка не употребляла крепкое, предпочитала сухое вино. Дрянь, говорила, ваш сухарь, но пить можно. Именно так уже могла объясняться, пожив с Юликом, такими полукрепкими выразительными словами. Подобное языковое чутьё и набранное ею знание русского языка радовало Шварца, тайно он гордился тем, с какой скоростью жена одолевала последние рубежи неродной речи. И поэтому добавил к покупке два кило вермишели. По сравнению с вашей вермишелью итальянские спагетти такое же дерьмо, как молдавская «Фетяска» по сравнению с «Кьянти». И это тоже были её слова. А вермишель на самом деле полюбила, несмотря на несовершенство отечественного мучного продукта. Перемешивала её, холодную, уже отваренную, с яйцом, затем раскладывала тонким слоем на сковороде, обжаривала до хрустящей корочки на топлёном масле и ловким движением перекидывала вермишельный блин на другую сторону. Затем терпеливо доводила до готовности. А ела готовый блин руками, с закрытыми глазами. Никогда, говорила, с итальянской так не получается, только с этой дурацкой, с вашей, в смысле, с нашей…

Когда выходил с покупкой, с двумя «Фетясками» и вермишелью, столкнулся нос к носу в дверях с Гвидоном. Тот тоже решил запастись вином: Прискины вкусовые пристрастия от Тришиных сильно не отличались. На долю секунды вышла заминка, оба приоткрыли рты, но тут же синхронно прикрыли и, опустив глаза, прошли, не оборачиваясь, каждый в свою сторону.

Когда Шварц не спеша добрел до Жижи, то обнаружил дым из печной трубы, но не от основного дома, а из той, что торчала над срубом, над бывшей Прасковьиной избой, пустовавшей все это время. Из вещей там и оставалось-то всего бабкина кровать, пара стульев, этажерка, сработанная ещё Парашиным мужем, да подкова на кривом гвозде над дверной притолокой, та самая, что не пристала в июне сорок первого к Гвидонову глиняному копыту. Остальное, что ему глянулось, а именно старый, но чрезвычайно крепкий стол-мастодонт с мощной дощатой столешницей, пару грубо сколоченных лавок, кое-что из посуды, а ещё гончарный станок, Шварц перетащил к себе в мастерскую. Огонь в русской печи Юлик затевал редко, только когда требовалось высушить белые грибы, которые обожали сёстры, особенно суп из них, заправленный перловкой. Или обжечь очередные горшки. В конце прошедшего лета, в августе, когда самая жирная и липкая глина, Триш произвела на свет свой первый глиняный горшок и осталась очень довольна. И процессом, и тем, что получилось на выходе. Ей с усердием помогала Ницца. Но не в девчонкином характере было останавливаться на пройденном. Сказала Трише: