Ведьмин ключ - Глеб Пакулов

– Дай разбавлю! – снова припорхнула к нему Вика. – В кастрюльке отварная вода есть.

Он понял, что проиграл, захохотал, расплескав чай на рубаху. Вика засмеялась, взбила ему чёлку дыбом.

– А посуду будешь мыть ты! У меня уроки.

И ушла, гордо выпрямив спину, сверкая икрами загорелых ног. Косички, будто две золотые ручонки, махали Котьке платочками-бантиками.

После похорон Устиньи Егоровны Котька больше в школу не пошёл. Сдал экзамены в речное училище на отделение судовых механиков, без места в общежитии, так как был местным. Уходил на занятия утром, приходил к четырём часам.

Как-то зимой пришла Капа, спросила с надеждой:

– Костя письма не написал?

– Ка-апа… Ты чо? – испуганно шепнул Котька и покосился на ковшик с водой.

– Сон я видела. Будто похоронка-то ошибочная. – Капа сама взяла ковшик и напилась. – Вот тебе и вещие сны… Когда не надо, ошибки меня обегают. А то написал бы.

Хоть и не шибко веселили сводки Совинформбюро, а мнение поселковых было непоколебимо – немцам Сталинграда не взять. Не тот кусок, в горло не влезет. Котька слушал где-нибудь в очереди их тихий, убеждённый разговор, перебирал фамилии говоривших, и оказывалось – тут у каждого был кто-нибудь да погибший на фронте. У некоторых по двое. Только один счастливчик дымил со всеми горькой махрой – старик Потапов. Трое хоть калеками, а вернулись. А родителю – хоть какой, да вернись. Но Котька не хотел выделять или отделять старика Потапова от кружка пострадавших.

Свезли картошку, ссыпали в подпол. Вечером в клубе было фабричное собрание, чествовали победителей в соцсоревновании, награждали почётными грамотами, кое-кого, в том числе и Осипа Ивановича Костромина с Филиппом Семёновичем Удодовым, подарками.

На другой день перед отъездом стариков на озёра вчетвером сходили к Чигиринке, выкопали пять маленьких берёзок, перетащили их в парк, посаженный в честь победы под Москвой. На высоком берегу Амура, на бывшем пустыре, незаметно поднялся и зашумел молоденький лесок – ведь каждую весну всякий стал подсаживать к нему своё дерево в память о близких. Скоро границы молодого парка расширились. Потому и принесли сюда пять саженцев Осип Иванович с Дымокуром и Вика с Котькой.

Старики копали ямки, садили деревца, а Вика с Котькой носили воду, поливали.

– Растите, шумите, – сказал Осип Иванович. – Век ваш долгий, всякого насмотритесь, будет что людям порассказать.

Уехали рыбаки-кормильцы. Совсем тихо стало в избе. Иногда после занятий Котька ездил с Зинкой к спиртзаводу за бардой, но редко. Хватало забот по дому. Привезли машину брёвен, надо было их распилить, расколоть на дрова, сложить в сараюшку. Вот и ширкали с Викой пилой, отделяя ровные чурбаки для «голландки» и всякие разные для печки. Топка у неё безразмерная.

Катюша последнее время не бывала у Костроминых, но в посёлок наведывалась часто. Трясейкин жил у Скоровых и там часто скандалили.

Однажды после очередного скандала Котька сел и написал Сергею всю правду о Катюше, о Трясейкине, для большего правдоподобия напридумывал всякой всячины и стал ждать ответа. Письмо пришло в октябре. Брат не благодарил его за сообщение, как рассчитывал Котька. В письме было несколько строк: «Если будешь никудышно учиться и делать в каждом слове ошибку, приеду – и разделаюсь. Всё. Сергей. Лётчик-истребитель, капитан, орденоносец».

«Больше о Кате ни строчки, – твёрдо решил Котька. – Точно прибьёт, раз истребитель».

Печаль пришла нежданно. Почтальон принёс извещение на Сергея: «Пропал без вести».

– Пропал без вести – это еще не погиб, есть ещё надежда, уж я-то знаю, – сказал, будто приказал не отчаиваться, Гавриил Викентьевич. Котьке захлестнуло горло.

– Никому об этом, – еле выговорил он.

Котька решил так: никакого извещения не было. Он и отцу не покажет, когда он с рыбалки вернётся. А вернётся скоро. Забереги по утрам на реке посверкивают, морозец по ночам начал приударять. Ни Неле не покажет извещения, может, Вике, нет, и Вике на покажет, девчонка всё ж…

Приехал отец, наскоро поплескался под умывальником и сел к столу. Вика крикнула Котьку, и он тоже помыл руки, подсел к миске борща. Ужинали втроём, за окнами уже была ночь. Репродуктор теперь не глушили, и он нашёптывал весь день. Передали вечернюю сводку Совинформбюро. Наши войска ведут оборонительные бои. В районе Сталинграда враг остановлен. На предприятиях страны создаются ударные фронтовые бригады. Лётчики Н-ской части полковника Веселова за прошедшие сутки сбили девять самолётов противника.

– Что так долго писем нет? – глядя в тарелку, произнёс Осип Иванович. – Я и командиру части написал. Молчат.

– Почта теперь плохо ходит, – постарался выдавить из себя Котька, а сам подумал, что отец скоро всё узнает. Почтальон, может, и не проговорится. А вернее всего, из части напишут, подтвердят – пропал без вести капитан Сергей Костромин.

Чтобы отвлечь отца от дум о Сергее, Котька начал разговор, который, он знал, расшевелит отца, уведёт в сторону от горьких предчувствий.

– В сопках-то, поди, снег хороший лежит, – начал он. – Самое время коз стрелять.

– Эх, и надоела мне стрельба эта всякая! – грубо оборвал отец неуклюжий переход от одного к другому. Он встал, накинул телогрейку, нахлобучил шапку Филиппа Семёновича, но почувствовал – не своя, снял, положил на полку. – Я к Скоровым, – буркнул он и хлопнул дверью.

– Вечер добрый, – поздоровался он с сидящими за столом Матрёной, Катюшей и Трясейкиным. Они играли в подкидного.

Изумлённые, они молчали. Осип Иванович снял шапку, присел на некрашеную табуретку.

– Чайку не выпьешь, сусед? – отгрудив от себя сданные карты, с вызовом спросила Матрёна. И по тону, и по виду её было ясно, что она станет защищать устроенный ею лад до смерти.

Осип Иванович отказался от чая. Он смотрел на Катю, вопрошая глазами: «Написал, нет ли?» Катя покачала головой, поднялась и ушла на другую половину дома. Илька метал сердитые взгляды с Матрёны на Осипа Ивановича, будто спрашивал: «Чего он припёрся, старый хрыч?»

– Ты давненько не бывал у нас, сусед, – пропела Матрёна.

– Я о сыне чего узнать пришёл, – нахмурился Осип Иванович. – Письма, случаем, не было?

– Случаем не было. – Матрёна вздохнула, поджала губы. – Жисть нонче какая? Есть – и нет её. Так чего ждать девкам?

– Хватит, мама! – ворвалась Катюша. – А вам, Осип Иванович, если придёт письмо, я сама принесу.

– Уж прискочит, принесёт, – закивала Матрёна. Она вытерла рот, поддёрнула концы чёрного платочка.

Осип Иванович вышел из дома, и сразу до его слуха донеслись истошные выкрики Матрёны, визг Катюши и примирительный бормоток Иллариона. Он сошел с крыльца, пошел к своему. Когда свернул за угол, почудилось ему, что прошмыгнула у него в ногах какая-то тень и чудно проскрипела. Осип Иванович стоял, приглядывался – что такое? «Звук подаёт – ни на что не похожий» – вспомнились слова Дымокура.