Лупетта - Павел Вадимов

Но все это не помешало мне заметить, как то ли от испуга, то ли от неловкости карандашик выскользнул из руки девушки и желтой свечкой ушел в снег. Мы чуть не столкнулись лбами, одновременно наклонившись за ним, и когда снова встретились глазами, она опять улыбнулась в шарфик, показала мне козу, сомкнула пальцы, отогнув мизинец прочертила что-то в воздухе указательным пальцем, а затем сжала руку в кулак, на этот раз отставив безымянный палец с мизинцем.

Разумеется, я ничего не понял. Разумеется, я не увидел в этих жестах никаких скрытых сигналов, никаких тайных команд, никаких мистических кодов. Но внутри меня что-то продолжало выкипать, заставляя бренчать крышку невидимой кастрюли где-то над затылком. Дальше ждать было просто невозможно. Ну совсем нельзя, как ни старайся. Я чувствовал такой подъем, что просто горы был готов свернуть. Прегради мне сейчас путь какой-нибудь свиноглазый бультерьер, я бы порвал его, как грелку. Встань передо мной трехметровый забор, я бы и его перемахнул не глядя. Так что уж тут говорить о каком-то старом домишке, страдающем несварением сгнивших труб, жалком трухлявом домишке, на который дышать даже страшно, ткни и развалится?

Не обращая внимания на виновников произошедшей со мной метаморфозы, я в несколько прыжков преодолел расстояние от сугроба до двери, покрытой обледенелой испариной подвальных испарений. Нащупав судорожными пальцами звонок, я вдавил его в стену с такой яростью, словно передо мной был глаз рычащей хищной твари, маслинный склизкий глаз, который обязательно нужно выдавить, если хочешь остаться в живых.

* * *

Онколог из Калифорнийского университета в Лос- Анджелесе (UCLA) Майкл Тейтель, специализирующийся на лимфопролиферативных заболеваниях, в настоящее время участвует в экспериментах по выявлению «звуков рака», издаваемых пораженными лимфомой клетками. Пока точно известно лишь то, что звуки, издаваемые здоровыми клетками, заметно отличаются от предсмертных жалоб раковых клеток. С помощью современных нанотехнологий удалось выяснить, что в то время как одни клетки распевают ласкающие слух арии, другие бормочут что-то себе под нос, а третьи визжат, как недорезанные поросята.

Лавры первооткрывателя клеточных голосов принадлежат коллеге Тейтеля по университету биохимику Джеймсу Джимзевскому. Благодарным слушателем клеточных арий мистер Джимзевский стал случайно: беседуя однажды со знакомым кардиологом, он узнал, что клетки сердечной мышцы при получении необходимых питательных веществ сильно пульсируют. «А что если и другие клетки подобным образом сигнализируют о насыщении?» — неожиданно подумал биохимик и решил проверить свою догадку на практике. Каково же было его удивление, когда выяснилось, что как больные, так и здоровые клетки не только голосят напропалую, но и готовы рассказать о своих бедах собственным хозяевам. Оставалось только понять, как же их услышать. На помощь ученому пришла нанотехнология — отрасль молекулярной технологии, ориентированная на получение устройств, роботов и веществ с заданной молекулярной структурой. Для обнаружения колебаний клеточных мембран биохимик и его аспирант Эндрю Пеллинг использовали атомный микроскоп, игла которого, оставаясь неподвижной, слегка касалась поверхности мембраны. Выяснилось, что клетки дрожжей излучают звук на частоте 1 килогерц, а амплитуда колебаний клеточных стенок составляет 6 нанометров.

Первые сеансы прослушивания клеток произвели в научном мире эффект разорвавшейся бомбы. Согласно результатам исследований, здоровые клетки издают весьма мелодичные звуки, которые при известной доле воображения можно принять за оперное пение. Умирающие клетки, напротив, теряют голос и способны лишь на глухое бормотание. А мертвые клетки испускают низкочастотные шумы, которые могут быть связаны со случайными атомарными колебаниями. Интересно, что под действием алкоголя клетки истошно вопят, причем на самых высоких тонах. А клетки, пораженные раком, издают безликое сипение, в котором при всем желании не найти эмоционального окраса. Таким образом, не исключено, что в скором будущем врачи смогут, распознавая звуки клеток, проводить раннюю диагностику онкологических заболеваний.

Клетки, милые клетки, родненькие клеточки мои, о чем поете вы в предрассветный час, приняв натощак сырые яйца цитостатиков? Вы знаете, доктор Джимзевский, мне кажется, что временами я слышу их арии — скорее грустные, чем патетические, с трогательными интонациями-вздохами, с благородными паузами и непременными акцентами на второй доле такта. Мягкие и в то же время острые, нервные изгибы блестящего колоратурного сопрано чередуются в них с возгласами, вырывающимися из глубины ядра и достигающими высокой кульминации, а когда солист замолкает, полифонический хор еще более обостряет страстную жалобу своим печальным прощанием, всецело насыщенным вздохами.

Ах да, пан Джим Зевский, можете не напоминать, я не забыл, что пораженные раком клетки теряют голос, вы говорите, они могут лишь глухо сипеть, точно высохшая мумия Каллас, царапающая горло ногтями угасших страстей. Но я уверен, что и этот хрип по драматической выразительности даст сто очков вперед предсмертному сипению самой тонкошеей Дездемоны, поверьте мне на слово, товарищ Зевский.

Но если от них доносится только шум, безликий глухой шум, даже тебе, о великий Зевс, не разубедить меня в том, что и в нем я различаю тихий плеск волн, печальную песню теплой морской раковины, плотно прижатой к уху.

* * *

Все то время, пока я выдавливал зрачок звонка, прикладывал ухо, барабанил, ну наконец-то, кто там, я насчет, какие счета, у нас все давно оплачено, кто- кто, да погоди ты, не ори, уже открываю, нужна, говоришь, а откуда ты взял, что она здесь, кем, говоришь, ты ей приходишься, ну ладно, если очень нужна, тогда пошли, по коридору, по коридору, стенка, направо и еще раз направо, стенка, ступенька, две ступеньки, дверь, свет, не видно, свет, ну вот, что и требовалось доказать, это к тебе, кто это, ой, что ты тут делаешь, свет, нам нужно идти, одевайся, свет, погоди, что случилось-то, одевайся, ничего не понимаю, я же тебе зво, одевайся, я сказал, одевайся!

Все то время, пока я оглядывался, щурясь на бьющие со всех сторон лампы, старый белый зонтик и пурпурные складки драпировки, треноги, кувшины, пыль, свет, стекло, слова, выдавливающиеся из- под усов, как тебя звать-то, говоришь, да, кстати, не хочешь тяпнуть на дорожку, нет, спасибо, а мы тут как раз последнюю пленку отщелкали, когда увидишь, закачаешься, у нас тут, кстати, коньячок, нет, спасибо, ты подумай, пять пленок, до утра наверно буду проявлять, кстати, настоящий армянский, с лимончиком, нет, спасибо, завтра уже можно выставку устраивать, а если по чуть-чуть, давай за ее здоровье, пока одевается, нетспасибонетспасибонетспасибо, тебя бы тяпнуть не на дорожку, а по темечку, просто так, без всякой задней мысли, прямо по лысеющему темечку, подернутому черной паутиной, вот так и рождаются маньяки, ну, я готова, пошли, эй, ты помнишь, что обещал никому в редакции не показывать, помнишь, нет, честно, ну хватит придуриваться, я не шучу, и уже потом, на улице, вцепившись мне в локоть и еле поспевая, то скользя, то вприпрыжку, как ребенок, которого утром не глядя волокут в садик, опаздывая на работу, может теперь хотя бы скажешь, в чем дело, почему, то есть на тебя это совсем не похоже, что и говорить, удивил, удивил, я даже тебя не узнала, когда вошел, я же говорила, что позвоню, что со мной все в порядке, а что ты ему сказал, постой, остановись, слышишь, хотя бы на минутку, отпусти меня, мне надо поправить, держи меня, я падаю, сейчас, подожди, ну, ку-с-х-ммм-ммммм, да погоди ты, смотрят же, ты что, выпил, что ли, я начинаю тебя бояться, мне надо маме позвонить, куда мы идем, к кому-кому, к Кушакову, это в ту мастерскую, что ли, нет, я больше фотогра, фо-то-гра-фи-ро-вать-ся не буду, что, значит, не за этим, ты меня пугаешь, а он знает, у него же телефона нет, дай я маме позвоню, ну ладно, потом так потом, только давай не так быстро, я прошу тебя, ладно?