Лупетта - Павел Вадимов

* * *

Светофор на углу Пестеля и Моховой похож на гигантскую сосульку, в которую, как в кокон, заключен мигающий трехглазый шершень. Просто чудо природы. Непонятно даже, как такое получилось. Вода, что ли, с крыши натекла, а потом мороз ударил? Ну не специально же гаишники устроили перформанс к Новому году. Старому Новому. Да, ведь сегодня как раз 12 января. Хорошо же я его отмечаю. Впрочем, пооригинальней, чем прошедший Новый, вернее, теперь уже Старый, но все же скорее пока Новый год. Вместо елки — светофор в сосульке. Вместо Снегурки — юное дарование в чужой фотостудии. Вместо подарка — переваренная шкурка беляша. Жаль, что я не ношу с собой фотоаппарат. Классный бы снимок вышел. Особенно сейчас, пока красный свет сквозь лед пробивается. Очко светофора в замерзшей воде кажется не круглым, а каким-то многогранным, словно с ним решил поработать сам... Интересно, как бы я назвал этот кадр? Пикассофор. Нет, слишком заумно. Ледяное предупреждение. Еще хуже. Зимняя вишня. М-да... Господи, ну чем я занимаюсь?! В то время как, может быть, она, вернее — ее, и даже, скорее всего, уже, я хожу кругами вокруг этого дурацкого пышущего паром дома или — достойное занятие! — придумываю название несуществующей фотографии сосульки-в-светофоре, то есть, наоборот, светофора-в-сосульке, а, не все ли равно! Тебе бы только светящиеся сосульки и снимать! А что делать, когда другие перспективные модели уже разобраны более расторопными фотографами? Подсуетились. Не то что некоторые. Вот именно. А потом вывесит на каком-нибудь сайте. Рашен лолитас онли фор мемберз. Нет, ну до чего красиво! Можно смотреть не отрываясь. Замороженные краски так причудливо смазаны. Желтый лед. Зеленый лед. Снова желтый. Да что же это такое, в конце концов! Плюнуть на все и отправиться домой пока не поздно! Сам себе же противен в этой дурацкой роли соглядатая надуманного чувства, филера накрученных страстей! Красный лед. А ведь если подумать, я даже не ухаживаю за, а... как бы это сказать... волочусь, вот-вот, именно волочусь, но не как настырный повеса, а как... как... как консервная банка, привязанная к хвосту поджарой дворовой кошки маленьким сорванцом, гремящая по асфальту банка, доставляющая массу хлопот своей невольной хозяйке, и чем быстрее припускает кошка в надежде скрыться от настырно преследующей ее жестянки, тем звонче противное дребезжание, тем злораднее хохот невидимого хулигана за углом.

Перейдя на другую сторону улицы, я внезапно почувствовал, что действие утреннего беляша давно подошло к концу. На этот раз желудок бурчал так, словно я случайно проглотил мобильник с виброзвонком, и кто-то упорный решил дозвониться до меня во что бы то ни стало. Вот странно. Почему-то сегодня я целый день думаю не о Лупетте, а о еде. Может, это какой-то предохранитель в башке сработал? Переключил контакты, чтобы я совсем с катушек не слетел. В любом случае надо что-то съесть. Обязательно. Непременно. Я уже мысленно открывал дверь кафе в предвкушении горячей еды, когда — на этот раз не в желудке, а в кармане — действительно зазвонил телефон.

* * *

В любой другой обстановке это казалось бы скорее забавным, чем зловещим. Но не в гематологическом отделении... Сейчас уже никто не помнит, чья это была идея. Ясно одно: кто бы это ни был, черного юмора ему не занимать. Одно имя чего стоит. По легенде, оно было дано одним из ликвидаторов Чернобыля, обитавшим в нашей палате лет пятнадцать назад. Теперь из их веселой компании в отделении остался один Виталик, но он уже почти никого не застал. А сам Рентген о своем крестном отце может только промяукать, да только мы ни черта не поймем.

Вообще-то кошек в палату пускать нельзя. Грубейшее нарушение больничных правил. Особенно когда через неделю-другую после химии нас посещают две подружки — лейкопения и тромбоцитопения. После их визита всем выдают шапочки и марлевые повязки, потому что малейшая инфекция в этот период может совсем хреново закончиться. Но вопреки всем инструкциям для Рентгена делается исключение. Правда, до пяти часов вечера, пока начальство в кабинетах, наш серый кардинал сослан на черную лестницу. Не самая мрачная ссылка, скажу я вам. Особенно если учесть, что Вер Иванна с кухни с завидной регулярностью снабжает больничного долгожителя королевским пайком. А по вечерам Рентген благосклонно принимает подношения своих почитателей в палатах. Доходит до смешного. Говорят, что в женской палате одна чудачка перед тем, как ее увезли в пульмонологию, заставляла мужа покупать для Рентгена дорогущий кошачий корм. Но разжирел Рентген задолго до этого. Впрочем, несмотря на почтенный возраст, на койку пока запрыгивает без посторонней помощи. А если не всегда с первого раза, то это простительно. Тем более что вся палата к котейкиным визитам относится с каким- то суеверным, если не сказать религиозным трепетом. Антоша утверждает, что первыми стали верить в пифийскую сущность кота все те же чернобыльцы. Дескать, когда больной хотел понять, выживет или нет, достаточно было взять к себе в постель Рентгена, чтобы тот вынес свой безапелляционный вердикт. Когда кот лежал не трепыхаясь, это означало, что у больного есть шанс. Особенно благоприятный прогноз давался, если Рентген спокойно засыпал на койке облученного. Но горе тому, на чьей койке кот вел себя беспокойно, царапался, шипел, выгибал дугой спину и норовил как можно быстрее удрать. Считалось, что это знаменовало собой страшный приговор. «Рентген видит смерть, — брызгая слюной, лопотал Антоша, — ей-Богу видит!»

Особую любовь к коту питал Виталик. Как только он его не баловал! Месяца два назад даже на ночь у себя оставил, уложив спать прямо на катетер. Я никогда раньше не видел, чтобы Оленька перед утренним обходом так ругалась. Но сегодня Рентген был явно не в настроении. Отказывался от всех Виталькиных даров и даже любимую ласку — почесывание живота — с шипением отверг. Мы старались не смотреть на Виталика, словно чувствовали ответственность за безответственное поведение Рентгена. Поэтому когда Виталик громко матернулся вслед пулей вылетевшему из палаты коту, никто не задавал лишних вопросов. И только когда несколько минут спустя он шепотом попросил кусочек ватки, я обратил внимание на его располосованную руку.

— Да нет, ватки достаточно. Говорю тебе, не надо перекись, само пройдет! Ну при чем тут он? Не надо на него валить, он лежал, как всегда! Говорю тебе, как всегда! Не видел разве? Что? Это я сам, сам!.. Я это... пружину в койке задел, когда матрас поправлял.

* * *

— Это я... Слышишь? Ну как ты там?

— У меня все хорошо. А у тебя?

— Ты еще ждешь?

— А ты еще спрашиваешь?

— Я хотела сказать, что если у тебя какие-то дела, можешь меня не провожать. Тут все затягивается.

— Что значит «затягивается»?

— Да нет, ты не думай, ничего такого, просто... Просто оказалось, что это не так быстро, как я думала.

— Ну ладно... как знаешь... прощай...

— Что? Говори громче, тут музыка. Плохо слышно.

— Говорю, нет у меня никаких дел! Я! Хочу! Сам! Тебя! Проводить!

— Ну ладно, не кричи только. Хорошо, хочешь, значит проводишь.

— Ты позвонишь, когда освободишься, или как?