Пардес - Дэвид Хоупен

кулак и тут же его разжала. – Система масштабнее и важнее одного-единственного абитуриента. Не говоря о том, что не каждому место в Лиге плюща, мистер Иден, – жестоко, но уж как есть. Я понимаю, вам неприятно это слышать, но так устроен мир.

Я вдохнул, выдохнул, успокоился.

– Это неправильно.

– Раз вам так кажется, поговорите с рабби Блумом. – Она крутила обручальное кольцо, на меня не смотрела. – Наверняка он с радостью обсудит с вами этот вопрос.

– А при чем тут рабби Блум?

– Потому что я не собираюсь писать для вас официальную рекомендацию от школы.

Я схватил документы и, к ее удивлению, встал:

– Что ж, я еще вернусь.

* * *

– Шутишь? – спросила Кайла. Мы устроились перекусить на футбольном поле. Последнюю контрольную я написал на отлично – высший балл от доктора Портера за все время, – и Кайла настояла, чтобы я в награду сделал перерыв в занятиях с репетитором. “Даже не сомневайся, – добавила она, – я по-прежнему думаю, что общение с тобой должны засчитывать как общественную работу”.

Я валялся на траве, таращился в ясное, густо-синее полуденное небо.

– Не-а. Я совершенно серьезно.

– Ари Иден, колумбийский лев?[210] – Она захлопала в ладоши. – Блудный сын возвращается в Нью-Йорк!

– Почему никто не верит, когда я об этом говорю?

– Кто – никто? Я думала, это секрет.

– Во-первых, Баллинджер.

– Чего ты ждал? Что она за руку отведет тебя к колумбийскому алтарю, приплясывая от восторга? – Кайла открыла салат, обильно сдобрила его соусом, предложила мне попробовать. Я отказался. – А что Блум?

– После того как Баллинджер меня послала, мне пришлось сходить к нему и попросить вмешаться. Он вступился за меня. И вынудил ее подписать мои документы.

– Ого, Блум правда пошел против Баллинджер? Вот это да. Ты явно произвел на него впечатление.

Я пожал плечами:

– Как знать, может, он сделал это из вежливости. Или из жалости.

– Да ладно тебе, ты явно вызвал его интерес. – Она ткнула вилкой в салат. – Ты, похоже, на многих так действуешь.

– Разве? Мне казалось, я действую на людей совершенно иначе.

– И сразу самоуничижение. Это у тебя защитный механизм, что ли? Тебе не надоело?

– Не-а.

– Как хочешь. Я всего лишь сказала, что Блума трудно заинтриговать.

– К чему ты это говоришь?

– Я одна из лучших в классе, и часто ты видишь, чтобы я забегала к нему для срочного разговора, со старинной книжкой в руке?

– А, я понял. Ты завидуешь.

Она швырнула в меня пригоршню травы.

– Еще чего. Валяйте, встречайтесь, мне все равно. Просто имей в виду, и все.

– Имей в виду что?

– С тех самых пор, как я сюда пришла, Блум так относился к одному-единственному человеку.

– О боже. Не начинай.

– Кто такой брат Старк[211] – вот вопрос на пятьсот долларов.

– Да, Эван ему тоже нравится, и что?

– Не знаю, – ответила она. – Просто… странно.

– Ничего странного. Он считает, что у нас общие интересы, вот и все.

– У вас двоих общие интересы? Да хоть что-то общее? Не похоже.

– Я имею в виду, по некоторым вопросам. Не знаю.

Она утащила мой претцель. Я смотрел, как она роется в моем пакете. Ногти не накрашены. София сейчас ходила с белым лаком.

– Ладно, не будем об этом. Что Ноах сказал о Колумбии?

– Я ему не говорил. И отцу, кстати, тоже.

– Вау, оба твои авторитета ничего не знают.

– Заткнись.

– Можно хотя бы сказать, что мне правда нравился вариант с поступлением в Иешиву? Я по-прежнему считаю, тебе стоит его рассмотреть.

– Хорошо, ты права. Я подумаю.

– Погоди, а твоя мать? Она знает?

– Да, и она, между прочим, в восторге. Она верит, что я поступлю и исправлю ее ошибку.

– Какую ошибку?

– Она бросила Барнард.

Кайла вытянулась рядом со мной, повернулась на бок. Волосы выпрямлены в аккуратные красные линии. Солнечные очки, асимметричная улыбка.

– Значит, ты сообщил матери, Баллинджер и Блуму. И почему-то решил сказать еще и мне. Чему я обязана такой честью?

– Доверительным отношениям между учеником и репетитором.

– Точно. Что ж, компания интересная. Ты уверен, что больше никто не знает?

Над нами пролетел самолет. Я смотрел, как он испаряется в синей дали.

– Нет.

– Что нет?

– Больше никто не знает.

– Хочешь сказать, даже София?

Я напрягся, потер глаза.

– Ну… она мне чуть-чуть помогает.

Я сразу догадался, о чем подумала Кайла, и не стал возражать. В радости Софии, что я решил поступать в Колумбию, сквозил эгоизм. Если бы ей удалось превратить меня в платоника, студента Лиги плюща, я, бесспорно, стал бы куда более привлекательным романтическим партнером. Я понимал это, но скрытые мотивы Софии меня все равно не заботили. Я так долго верил, что “Тора Тмима” безнадежно меня погубила, отрезала меня от той жизни, какой жили мои здешние друзья, что ухватился за возможность измениться. Как ни крути, целью всего, что я делал, – на свиданиях, в школе, с друзьями, один по вечерам – было произвести впечатление на Софию (неважно, правильно это или нет), доказать, что я, по сути, ее достоин. Что я тот, кто способен вызвать ее улыбку. Что я тот человек, с кем она может перебрасываться книжными остротами. Что я могу предложить ей надежность и достаточно честолюбивые устремления. Я хотел, чтобы она поняла: я тот, кого ей следует выбрать.

Теперь мы оба глазели в небо.

– Почему ты сразу не сказал, что София тебе помогает?

– Я… я не нарочно. Я правда не думал, что это важно.

Кайла села, отодвинулась от меня.

– Вообще-то это не мое дело. Что уж там между вами происходит…

– Ничего, – произнес я омерзительно жалобным голосом, борясь с порывом признаться в том, что Кайла уже знает. – Мы просто друзья, правда.

Она сидела по-турецки, легонько покачиваясь.

– Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.

– За что ты ее не любишь?

Кайла отвела глаза.

– Я не то чтобы не люблю ее. То есть я знаю ее с детского сада, но все равно толком ее не знаю.

– Тогда в чем дело?

– Может, она однажды сделала кое-что такое, что мне, скажем так, не понравилось.

Я потянул сочную травинку.

– И что же?

Кайла посмотрела на меня:

– Ничего, ужасная глупость, даже говорить не стоит.

– Нет, – мне отчего-то захотелось вступиться за Софию, – я все-таки хочу знать.

– В седьмом классе, – ответила Кайла, – родители заставили меня устроить большую вечеринку по случаю бат-мицвы – разумеется, мне этого хотелось меньше всего на свете. Но родители настояли, это, дескать, важная часть взросления и прочая милая чушь. Я постепенно смирилась и даже стала ждать ее с нетерпением, представляешь? Пицца, газировка, в углу комнаты –