Майский сон о счастье - Эдуард Русаков

– И ты решила исправить?

– Да, я решила исправить… А вот мы уже и приехали!

Как я успел заметить, машина въехала на кладбище не через главные ворота, которые, скорее всего, в это позднее время были уже закрыты, а откуда-то с тыла, через пролом в задней кладбищенской стене.

– Так ближе, – не глядя на меня, сказала Лиза.

Подъехали почти к самой могиле. Вокруг – никого. Ничего удивительного – полночь.

Галя была похоронена на видном и престижном месте, на взгорье, там, где заканчивалась так называемая Аллея почета. Гора венков покрывала и могильный холм, и временный сосновый крест, который вскоре, конечно же, будет заменен роскошным памятником, уж в этом можно не сомневаться.

Я молча стоял возле могилы своей первой любви, и никаких свежих мыслей не рождалось в моем переутомленном сознании. Думал я совсем о другом – о том, что произошло сегодня в «Ночном причале» и о том, как мне быть дальше…

– Тебе, похоже, нечего сказать? – спросила Лиза.

– А что тут скажешь… Все уже сказано.

– Жаль. Ты лишаешь меня последней возможности быть милосердной.

– О чем ты? – насторожился я.

– А ты не догадываешься? – Лиза достала из пачки сигарету, чиркнула зажигалкой, закурила. Ее осветившееся на миг лицо вновь напомнило мне ту, молодую Галю, которую я когда-то любил. Те же светло-карие, чуть золотистые глаза, тот же вздернутый как у девчонки нос, та же челка наискосок. Только по краям нежных припухших губ змеились жесткие складки. – Ох, как было бы хорошо, папа, если бы ты согласился уехать из этого города…

– Вот еще! – хмыкнул я. – С какой стати я буду уезжать? Неужто я так тебе мешаю?

– Да. Именно так. Ты мешаешь. Ты опаснее, чем я думала. Мама тебя недооценила. Ты и сам не знаешь, как ты опасен. Ты продолжаешь все портить, папа. Ты неисправим. Ты портишь все, к чему прикасаешься – любое дело, любые отношения… И даже от твоих повестей и рассказов – я их пыталась читать! – для души никакой ведь пользы, одна тоска и безнадега… – Она говорила тихо, спокойно, беззлобно, даже с некоторой печалью, как бы прощаясь со мною, неисправимым и отпетым. – Ты никому не нужен, папа. У всех своя жизнь, а у тебя нет своей жизни, у тебя нет ничего и никого. Ты искалечил жизнь моей маме, ты искалечил жизнь самому себе, а сейчас пытаешься испортить и мою жизнь…

– Это бред! Моя жизнь не имеет никакого отношения к твоей жизни! Бедная Лиза… ты заблуждаешься.. я сам по себе!

– Ты пытался разрушить мой бизнес, – бесстрастно продолжала она, не слушая моих возражений. – Тебе это не удалось… и не удастся! Но зачем мне из-за тебя пребывать в постоянном напряге? Зачем? Зачем мне все это терпеть?

– Ну и что же ты предлагаешь?

– Я уже все решила, – и Лиза отбросила сигарету, закурила новую. – И я сделаю все сама. Сама! Пусть это будет не по закону и не по понятиям, но зато – по совести… Пришла пора платить, папа. Я твой судья и твой палач. Дети – это возмездие.

– Что-то похожее я уже где-то слышал… Или – читал… Вроде, у Ибсена… Или у Блока?.. А тебе не кажется, моя дорогая…

– Хватит! – перебила она. – Хватит, хватит сорить словами. Пора отвечать за свои слова. Оглянись – видишь, вон там, справа от маминой могилы?..

Я оглянулся – справа от могилы Гали чернела свежевырытая яма с аккуратно обтесанными краями. Тут же, рядом, светясь белым черенком, лежала новенькая лопата.

– Ну и что? – сказал я.

– А ты не догадываешься?

– Ты меня пугаешь… Зачем?

– Я тебя не пугаю. – И она достала из сумочки маленький пистолет с большим глушителем. – Вы будете лежать почти рядом. Ты вернешься к ней. Она об этом мечтала.

– Лиза, одумайся… что за театр? Это дурная литературщина! Мыльная опера! И потом, я же автор всей этой истории – меня нельзя убить… Я же твой отец, Лиза!

– Знаю, папа. – И сухо хлопнул негромкий выстрел.

…и каурый шальной жеребец налетел на меня рыжим вихрем, и оглушил своим ржанием, и опрокинул, и сокрушил меня тяжкими копытами, и умчался прочь.

(Пробуждение)

От автора:

Все действующие лица этой повести вымышлены, все умершие – реальны.

Он приснился себе двадцатилетним солдатом.

Шел с закрытыми глазами по самому краю покатой крыши пятиэтажной казармы, вытянув вперед руки. Он был в одних кальсонах с развязанными тесемками. Над ним сверкали пышные августовские звезды, бельмо луны притягивало его, манило, а там, далеко внизу, поблескивал после недавнего дождя асфальт.

– Дай мне руку, Митя, – услышал он женский шепот.

Не открывая глаз, остановился, протянул руку в ту сторону, откуда прошелестел этот голос. Ее теплые пальцы обхватили его холодную ладонь, нежно потянули к себе.

– Не бойся, – сказала она, – иди ко мне… Вот так… ближе, ближе…

Она увлекла его за собой, спасла от бездны, в которую он чуть было не упал, увела его, спящего, со скользкой железной крыши – и привела к себе, в свою уютную каморку. Уложила на мягкую постель, пахнущую лавандой, легла рядом.

– Ты мне снишься, – сказал он, не открывая глаз. – Всё это мне снится.

– Конечно, – согласилась она, и прижалась к нему упругим бедром и мягкой грудью, – конечно же, я тебе снюсь, милый Митя…

И ласково погладила его по лицу, по груди, по животу. Эти ее прикосновения пробудили его дремлющую плоть, в паху сладко и больно заныло, часовой встал по стойке «смирно», и от смущения Митя дрогнул, попытался от нее отстраниться.

– Извини, – сказал растерянно.

– Смешной ты… – и она рассмеялась своим тихим, журчащим, русалочьим смехом. – Ну, чего боишься? Не бойся… ближе!..

Он прерывисто вздохнул, повернулся к ней – и, не открывая глаз, хотел приподняться, чтобы овладеть ее ждущим, распахнутым и желанным телом… И – не смог! Что такое? Он раскрыл испуганные глаза – и уперся взглядом в кромешный мрак. Он рванулся вверх, влево, вправо, но не смог привстать – и с ужасом понял, что заперт в какой-то тесной коробке.

– Где я? – прошептал он. – Где ты?

Но она ему не отвечала.

Ее не было рядом.

Он был один.

Он наконец-то проснулся.

И понял, что проснулся – в гробу.

Осознав это, он замер, застыл – и на какое-то время впал в забытье.

Похоронили его в престижном месте, на центральной аллее, недалеко от главного входа, слева от кладбищенской церкви.