Мистер Пропер, веселей! - Василий Богданов

– Пойдём в тубзик, – оторвавшись от плеча Тараса Григорьевича, сказала Кристина слипающимися сонными губами и облизнула их.

– Вдвоём? – переспросил Винниченко.

– Ну да, я уже так хочу тебя, просто пиздец!

Растерянно озираясь по сторонам, Директор наткнулся взглядом на физиономию Бумера. Тот подмигнул ему и пальцами сделал знак «о'кей».

– Киса, я что-то не в форме… – сказал Винниченко.

Бумер разочарованно вздохнул где-то поблизости.

– Да? Тогда чо твоя рука делает у меня в трусах? – возмутилась Кристина.

– Упс! – Директор пьяно и глуповато хихикнул, прикрывая ладонью рот.

– Посмотри, – Кристина выпятила свои пухлые синие губы, – ты ведь знаешь, что я умею? – и её ладошка легла Тарасу Григорьевичу на ширинку. – Если хочешь, иди за мной, Малышня.

С этими словами она поднялась и, пошатываясь, направилась к туалетам.

Её не было больше получаса. Директор и Бумер устали ждать, им сделалось душно, и они, встав с дивана, пошли в противоположную сторону – ближе к узкой винтовой лестнице, которая вела к выходу из клуба. Там они остановились, полной грудью вдыхая прохладный, менее прокуренный воздух.

– Ну ты и лошара, Директор! – Бумер со всего размаха хлопнул его по плечу. – Ведь она же, – он приложил ладонь ко рту и, понизив голос, сказал: – хотела сделать тебе… и..е..т. …и… е… т! Понимаешь???

– Я чё-та устал, Бумер, – ответил Директор, – устал от этого всего. Покоя хочу.

– Да ты ебанулся?

– Нет, Бумер, всё, я, по ходу, завязываю… ни к чему это всё… нет радости.

– Погоди, Директор, так тебя чё, Кристина за-эбала?

– Не в Кристине, дело, Бумер. Во мне. Я другой человек. Не моё вот это вот всё, – он обвёл глазами клуб, утонувший в дыму, – не моё.

– Да ты набухался, ёб-б-б-банавро! – заорал Бумер и ткнул пальцем Директору в грудь. – Ты набухался!

– Секс уизаут ю! – продолжал выкрикивать в микрофон исполнитель, и толпа дружно скандировала: «Секс уизаут ю! Секс уизаут ю!».

Песню в третий раз исполняли на бис.

– Слушай, чё Кристина так долго? – спросил Бумер.

– Не, ну я фиг его знает, – отозвался Директор, – погнали лучше домой.

– А ждать её не будем что ли, ёббана-в-ро?

– А не будем. Погнали.

С этими словами Директор и Бумер покинули клуб.

* * *

Вот он войдёт как ни в чём не бывало, будет снимать в прихожей пальто, шуршать складками ткани и искать место на вешалке.

Потом хрустнет сустав, когда он присядет на корточки развязать шнурки или согнёт ногу в колене, чтобы с помощью ложки освободить пятку из ботинка, или нечаянно он вдруг уронит связку ключей на пол, которая, упав, издаст пугающе громкий бряцающий звук!

Мысли о предполагаемой измене мужа целый день одолевали Анну Геннадьевну. Она понимала, что, может быть, впервые в жизни не имеет четкого плана действий.

Как стоит ей поступить, когда он вернется? Расплакаться самой, пожалеть его, сделать вид, что ничего не произошло? Ни один из вариантов не казался ей правильным, но при этом она наверняка знала – никогда, ни при каких обстоятельствах она не сможет его простить.

Снова и снова она, как заведённая, прокручивала в голове момент его возвращения, то добавляя, то отнимая детали.

И вот, когда ключ неуверенно ткнулся снаружи в замочную скважину, не попал с первого раза, поскрёб по металлу, а уж затем вошёл плотно и за два поворота освободил путь входившему, Анна Геннадьевна почувствовала, как к горлу подкатывает ком.

Она лежала на кровати в спальне, сложив руки крестом на груди, и не могла выйти к мужу. У неё не было сил даже пошевелиться.

Через некоторое время Н. И. сам вошел к ней.

– Ты что? – спросил он.

Анна Геннадьевна не смогла ответить. Её обращенное к потолку лицо с как будто бы заострившимся носом напоминало лицо покойницы.

– Лежишь тут в темноте, – продолжал он встревоженно.

– Не надо, не открывай, – сдавленным голосом сказала она, услышав, как его рука тянется, чтобы отдёрнуть шторы.

– Ну ладно.

Раздался вздох, и с краю продавился матрас – он сел.

– Аня, я должен тебе кое в чем признаться.

– Не надо. Я не хочу ничего знать! – полностью обретая дар речи, ответила Анна Геннадьевна. – Я хочу, чтобы ты собрал вещи и ушел.

– Подожди! Ты даже не даёшь мне возможности объяснить!

– Ты ничего объяснять не обязан.

– Обязан, Аня, обязан! Муж и жена должны говорить друг с другом!

– Не обо всём, мой друг. Сделай одолжение, не посвящай меня в свои грязные делишки. Уважай во мне, по крайней мере… по крайней мере… мать твоего ребёнка!

– Но послушай, это касается нас обоих!

– Знаешь что… знаешь что, – внезапно разозлившись на него, тихо произнесла Анна Геннадьевна, – о том, что это касается нас обоих, надо было думать раньше… до того, как ты… до того, как ты сделал то, что ты сделал и в чём собираешься сейчас признаться!

– Ань, – примирительно сказал Гаврилов, – это сделал не совсем я. Я действительно плохо контролировал ситуацию… и я виноват, но сознательного умысла на то, чтобы причинить тебе вред у меня не было…

– И тем не менее… но знаешь, давай прекратим этот разговор, пока ты не наговорил мне лишнего. Я абсолютно убеждена, что не хочу слышать твоё признание.

– Ань, я ехал сюда с единственной целью – признаться! – теряя равновесие, горячо воскликнул Н. И. – И я жалею, что сразу не рассказал тебе всё! Если бы только у меня хватило ума не скрывать от тебя правды, которую ты и так бы узнала, всё сейчас было бы иначе!

Анна Геннадьевна устало прикрыла глаза, поняв, что ей не избежать унижения, – сейчас он объявит о том, что у него есть любовница.

– На фирме был обыск!

Эта фраза подействовала, как укол. Она вздрогнула.

– Что?

– Изъяли всё, – торопливо начал объяснять Гаврилов. – Всю документацию, винчестеры, всё. Но это не самое страшное. Самое страшное то, что Винниченко мухлевал с документами, подписывал контракты с однодневками от одной из компаний холдинга от твоего имени и возмещал НДС. Ментам всё известно, и они хотят возбудить уголовное дело. И это было бы полбеды, но знаешь, с чьей подачи началась проверка? С подачи господина Державина! И вчера ночью, когда я не пришёл домой, мы с Винниченко встречались с одним человеком, который должен был решить эту проблему. В итоге он не решил, и всё стало намного хуже. Вот то, что я хотел тебе сказать. То, что я должен был тебе сказать сразу, как только начались проблемы, но побоялся. И, кроме того, понадеялся на собственные силы. Вот и всё. Прости меня, пожалуйста.