Мистер Пропер, веселей! - Василий Богданов

– Аха! – ответил Директор и подмигнул.

Шум вокруг них стоял такой, что приходилось орать. Возле самого уха Директор ощущал горькое от рома и мятной жвачки дыхание Кристины.

– Малышня-а-а-а, – хрипло пропела она, – не хочешь чего-нибудь почитать?

Он перевёл на неё взгляд, помутившийся от алкоголя, и согласно кивнул.

Куда только подевалась легкомысленная розовая блондинка? Перед ним сидела сама смерть: чёрные волосы с синим отливом, провалы вокруг глаз на выбеленном лице, полные синие губы.

Кристина поёрзала на низком диване, поправляя свою неприлично короткую кожаную юбку, но обтянутые сеткой полноватые ляжки всё равно выскальзывали наружу. Потом она вынула из сумочки с серебряными черепами самодельную сигаретку и спросила:

– Клёвая книжка?

Они выкурили на троих один косячок, а далее произошло нечто странное. Тарас Григорьевич был уверен, что ни на секунду не поднимался с дивана, однако в голове, откуда ни возьмись, возникли воспоминания. Короткие и разорванные, как стоп-кадры, они напоминали стаю голубей, внезапно выпорхнувшую из-под колёс.

Вот он и Бумер скачут возле сцены и трясут головами, отчего окружающее разлетается на осколки и искры. Потом толкаются возле барной стойки вместе с Кристиной и хрипло орут бармену, отчаянно при этом жестикулируя. Далее следует серия молниеносно сменяющих друг друга моментов: текила, Б-52, текила, самбука, текила. Кристина прилипла к его груди под звуки рок-баллады, а со всех сторон их сдавливает пропахшая потом и алкоголем толпа.

Глупая беготня по коридорам и лестницам, игра в ляпки, ещё один косяк, выкуренный где-то в подсобном помещении, мужской туалет, враждебный взгляд рокера, покрытого цветными татуировками, снова бар: водка, водка, водка… сверкающая лысина Бумера, его улыбка в рамке из бороды и усов…

Винниченко не помнил, как они вновь приземлились на один из диванов. Глаза Кристины к тому времени осоловели, радужки превратились в студень, а тело обмякло и всей тяжестью наваливалось ему на плечо. Он обнимал податливую талию, пускал пальцы в задумчивое путешествие к ягодицам; не встречая сопротивления, равнодушно мял их и разглядывал окружающее, будто в тумане. Словно бы это не он сидел сейчас на прожженном сигаретами диване на краю подростковой вакханалии.

Несколько раз в голове его мелькнуло слово «молодёжь» применительно к прыгающим возле сцены подросткам, но он с брезгливым ужасом отогнал его, думая: «Не может быть, чтобы я настолько состарился!»

– Бумер, я старый? – спросил он.

– Да ты ебанулся! – ответил тот. – Ты что, хочешь испортить мне праздник???

– Нет, – сказал Винниченко и погрузился в глубокую меланхолию.

Почему он сейчас ведёт себя, как подросток? Придумал себе кличку Директор, носит под пиджаком футболки, говорит на идиотском сленге, тусуется с Бумером, связался с Кристиной?..

Где была его настоящая молодость? Что делал он, когда был упитанным послушным мальчиком, а после полноватым и ленивым, но лёгким на подъём, весёлым юношей?

Вспоминалась школа; секция лёгкой атлетики, где он познакомился с Гавриловым; занятия в кружке «Юный техник»; многотомные собрания сочинений Вальтера Скотта, Даниеля Дефо, Майн Рида, Владислава Крапивина – неизбежные спутники летних каникул; общественная работа в пионерской организации; комсомол; институт. Всюду векторы, прямые дороги, направленные к цели, понятные ценности, общественное служение, принадлежность к чему-то большему, чем собственное я, к гордой аббревиатуре СССР. А потом провал, утрата ориентиров, замена их сладким и липким, как дешёвый сироп, словом «кайф».

Кайф был и в Союзе, но только тогда он не имел ничего общего с радостной и насыщенной жизнью члена общества, целиком влитой в монументальное сооружение космического масштаба под названием «долг». Кайф стыдливо скрывался в секретном шёпоте старших пацанов, в наивной порнографии любительских фотоснимков, имел запах портвейна и черешни, а звучал, как расстроенная гитара или хриплый однокассетник. Кайф воплощался в образах губастых хулиганов с руками, исколотыми иглой, и их подружек, доступных чувих, мыкающихся всю жизнь по подвалам, грязным подсобкам и общагам.

Кайф никогда не проникал в жизнь молодого Тараса Григорьевича, защищённую надёжной бронёй из женских литературных образов и плотного расписания занятий в спортивных секциях. Конечно, ему случалось влюбляться, и не единожды. Довелось ему пережить и тревожное сердцебиение, и робкое касание пальцев, и совместное чтение Чехова на скамеечке в парке, и даже поцелуй, немедленно завершившийся длительным обсуждением последующего замужества и долгой и счастливой совместной жизни. Однако тем мечтам не суждено было воплотиться в реальность, потому что соседка по лестничной площадке вместе с родителями переехала жить в Москву.

Внезапно чувство острого сожаления потрясло Тараса Григорьевича до глубины души. Он понял, что в какой-то момент, ещё тогда, в юности, упустил некую исключительную возможность.

Только что промелькнувшая в памяти молодость рассыпалась в прах, и Винниченко увидел, как длинноволосый голый по пояс исполнитель прыгает со сцены прямо в толпу, продолжая при этом петь:

– Секс уизаут ю!

И толпа подхватывает:

– Секс уизаут ю!

После рок-звезда, совершив стремительную пробежку по залу и дав возможность женскому полу ощупать своё потное тело, вернулась на сцену. Тотчас следом за ней выскочили две девушки с профессиональными фотокамерами.

Длинные телескопические объективы, казалось, чудом удерживались в хрупких руках. Слившись с орудием творчества в единое целое, девушки принимали немыслимые позы в погоне за эффектными кадрами.

Глядя на их отставленные назад круглые попки, Винниченко механически тискал прохладный Кристинин зад, запутываясь пальцами в верёвочках стрингов. За ним никто и никогда не устраивал подобной фотоохоты!

А этим сорокалетним мужикам из рок-группы достанется любая из присутствующих в зале молодых женщин!

Достанется не потому, что у музыкантов есть деньги, и не потому, что они могут стать надёжным и крепким плечом в будущей совместной жизни, не потому также, что от них можно зачать детей, а просто потому, что между музыкантами и женщинами существует негласная договорённость, скреплённая расплавленной печатью с оттиском слова «кайф», когда никто никому ничего не должен, не думает о будущем и только лишь получает удовольствие от вулканического потрясения основ человеческого существа!

Музыканты впитали кайф с молоком матери, потому что это они, пока Винниченко мастерил модель дельтаплана, сидели в подвалах и «нехороших» квартирах, кишевших тараканами, пригоршнями ели черешню, выдавливая спелый сок на бороды и губы, слушали запрещённые записи на бобинных магнитофонах, играли на гитарах, пили портвейн из горлышка, доводили до изнеможения доступных чувих где-то в простенке между ванной и туалетом и клали огромный прибор на Советский Союз и на космос.