Ты, я и другие - Финнуала Кирни

Все, что я говорю или делаю, — все не так! Да пошла она вместе со своим фантастическим сексом!..

Я выхожу и оставляю родственничков обсуждать, какой я редкостный ублюдок. Прохожу два пролета и оказываюсь у палаты Ноя.

Кира и Гордон стоят возле дверей.

— Адам. — Кира делает шаг в мою сторону и обнимает.

Гордон коротко кивает — очень коротко, — но все равно это кивок. — Если хочешь повидать Ноя, то, пожалуйста, недолго. Он сейчас спит, химиотерапия вытягивает из него все силы.

— Буквально на минуту?..

Взгляд на Гордона. Тот снова кивает.

Я пересекаю палату и подхожу к кровати. Ной призрачно бледен, под глазами огромные черные круги. После нашей последней встречи он как будто сжался, усох, и в моем горле внезапно появляется огромный ком.

— Привет, парень, — шепчу я. — Досталось тебе, а?

Его веки трепещут, затем поднимаются.

Черт, я не собирался его будить. Быстро встаю так, чтобы загородить кровать от родителей.

— Адам, ты вернулся… — Он хрипит. — Сегодня с шахматами не выйдет.

— И ладно. Главное, поправляйся. Мне велели тебя не утомлять.

Его рука шевелится еле заметно, словно подымаясь в протестующем жесте, однако сил нет даже на это.

Тогда он ищет мой взгляд. Спрашивает:

— Ты мой отец?

Вот так, четко и прямо.

В голове звучат резкие слова Бет. Я отвожу взгляд.

— Нет, конечно. Твой отец стоит за дверью вместе с мамой и переживает за тебя.

— Да, само собой, — отвечает этот малыш.

— Ты поправишься, Ной. — Я коротко касаюсь его руки и поворачиваюсь к выходу.

— Адам?

Смотрю на него. Шепот:

— Ты хороший.

— Спасибо. — Вот и все, что я смог выдавить.

Выхожу, даже не попрощавшись. Пульс звенит в ушах. Гордон и Кира смотрят на меня.

Ты хороший. Ты хороший. Ты хороший.

Слова эхом отдаются в голове. Снова и снова.

Мой умирающий сын — единственное существо в мире, кто считает меня хорошим.

— Мег не захотела тебя видеть.

Бен настолько безучастен, что я готов его встряхнуть.

Это не его дочь только что очнулась после анестезии и отказалась увидеть отца. Та самая дочь, которую новорожденной я первым взял на руки. Та самая дочь, которая вопила, требуя еды, и вопила после кормежки.

Вопила, если устала и если только-только проснулась.

Ребенок, который затихал лишь на отцовских руках. Малышка, находившая утешение в папиных объятиях. Я не верю, что она все это забыла…

— Женщины странные, — рассуждает Бен. — Может, она просто хотела, чтобы там с ней была мать..

Лучше бы он вел машину молча.

— Как там Ной?

— Не очень. Ужасно выглядит. Весь серый.

Я не рассказываю брату о нашем диалоге. Об этом никто не должен знать. Хотя Ною всего десять, он достаточно смышленый, чтобы делать выводы.

— Когда ты выходишь на работу? — спрашивает Бен.

— Завтра.

— А стоит?

Я фыркаю.

— Буду ездить туда и обратно на такси. Начну с неполного рабочего дня. Встань на мое место. Если я чем-то себя не займу, то сойду с ума.

Бен не отвечает. Интересно, он считает меня психом?

Вероятнее всего, да.

— Поживи со мной и Карен хотя бы недельку.

Как ты там будешь совсем один?

Я хлопаю его по локтю.

— Спасибо, все в норме. Пора привыкать к одиночеству.

И давай уж откровенно: мне некого в этом винить.

Он дергает рукой.

— Знаешь, Адам, иногда тебе стоило бы больше обращать внимание на хорошее, а не жалеть себя.

— Я себя не жалею.

— Жалеешь. У тебя прекрасная семья. Прекрасная жена, изумительная дочь, а теперь еще и маленький сын. Я даже не спрашиваю, почему ты никогда о нем не упоминал, — пообещал себе, что буду молчать, вот и молчу.

Я тру глаза. Ну замолчи, а?

— Извини. Мне следовало тебе рассказать.

Он кивает:

— Да, следовало. У тебя двое детей. А я не смог зачать ни одного.

Смотрю на дорогу, прикусив язык. Все-таки не выдерживаю:

— Я и сам порой удивляюсь, почему не рассказал.

Бен хмурится, и несколько минут проходят в тишине.

— Я не хочу ссоры, — произносит он наконец. — Мне следовало промолчать. Не говорить тебе ничего.

Не сейчас, не в этих обстоятельствах.

— Мы не поссоримся, дружище. Я тебя люблю и… прости меня.

Я первый раз сказал брату, что люблю его. Он сжимает мою руку. Надо понимать, это его ответное признание.

Остаток пути проходит мирно. Я собираюсь выходить из машины, когда Бен ко мне поворачивается.

— Слушай… — Он колеблется. — Полагаю, тебе стоит кое с кем встретиться.

— И с кем? Опять со специалистом по…

— Да. Хоть раз в жизни это происходит с каждым.

Ваш брак развалился, твои отношения с дочерью под угрозой, твой сын может умереть, прежде чем ты получишь возможность узнать его ближе. А ведь еще папа и мама…

Давай, скажи, что уже и номер нашел. Я позвоню прямо сейчас. Я и сам ощущаю надвигающуюся угрозу, но, прежде чем меня накроет, еще поборюсь.

— Ладно, Адам. — Бен снова сжимает мою руку. — Прости, если был слишком категоричен. Ты справишься.

А я не могу избавиться от ощущения, что младший брат смотрит на меня с надеждой и уверенностью в моих силах и что его слова скорее приказ, нежели утверждение.

Со времени процедуры прошла неделя, и Мег рвется к подругам и Джеку, в хостел в Клэпхеме, «домой». Наверное, из-за моего твердого намерения выставить наш дом на продажу отношение дочери к нему поменялось. Хэштег мать-предательница, как она говорит…

Брожу по комнатам нашего опустевшего жилища.

Утром приходили уборщики, которым я п л а ч у , чтобы раз в месяц они за несколько часов наводили блеск.

Все сияет, все кажется новым и… неуютным. Внезапно на меня наваливается сомнение. Зачем? Я ведь никогда не хотела продавать этот дом. Почему, пока я была в Штатах, это казалось мне верным решением?

Глубоко вздохнув, сажусь на краешек кровати.

Вот почему дом надо продать. Кровать — не моя, она наша общая, наша с Адамом. Это наша общая спальня, и этот дом — постоянное напоминание о крушении брака. Простой факт: Адама здесь нет, и, хотя я и не желаю, чтобы он вернулся, все происходящее кажется неправильным. Словно утрачена какая-то опора.