Пегас, лев и кентавр - Дмитрий Емец

Гуле было уже совсем скверно. Она буквально сползала с забора на газон. К ним подбегали сердобольные женщины с валокордином. Афанасий поспешно поймал такси и отвез Гулю домой. Жила она в Марьине, в желтой пятиэтажке, вместе с мамой и младшим братом.

Уже в такси Гуле стало гораздо лучше. Она снова смеялась и щебетала, как канарейка. Будто и не лежала только что на траве, хватая ртом воздух. Они обменялись мобильниками и расстались, договорившись как-нибудь встретиться.

В момент прощания Гуля смотрела на Афанасия с грустью. Он запоздало сообразил, что в переводе на московский язык «как-нибудь» означает «никогда».

– Ну давай на следующей неделе во вторник! – сказал он неожиданно для себя.

К Гуле он испытывал симпатию и жалость, но как девушка она ему пока совсем не нравилась.

– Договорились! – сказала Гуля обрадованно. – Ну тогда пока! Значит, во вторник!

Приоткрыв тяжелую дверь подъезда, она проскользнула в нее боком и исчезла.

– Если твоя важная шишка с зонтом меня не застрелит! – вполголоса добавил Афанасий.

* * *

В детстве Афанасий ощущал себя ужасно одиноким. Когда он простужался, родители не могли водить его в сад и надолго оставляли дома одного. Чтобы не было так страшно, он включал одновременно радио, телевизор и компьютер. Они перекрикивали друг друга, так, что он не понимал ни слова, но ему все равно было страшно. Тогда он расставлял на столе морковь и картошку и разговаривал с ними. Почему-то они казались ему надежнее, чем солдатики.

В младшей школе с ним никто особенно не дружил, кроме одного мальчика, которого бабушка все время мазала зеленкой. Афанасий слишком отличался от всех своей начитанностью и неприспособленностью. Многие над ним издевались. Мама заставляла его носить длинные волосы и до мая месяца завязывала ему шарфик.

В средней и старшей школе Афанасий стал хитрить, с «зеленочным» мальчиком решительно порвал (тот неделю ходил грустный и пыхтел) и научился приспосабливаться. Набивал память мобильного десятками контактов, бегал из гостей в гости, просиживал в социальных сетях, но все это было не то. Афанасий ловил себя на том, что под каждого нового приятеля он подстраивается, старается говорить на интересные для того темы, шутить понятные шутки, сам же внутри остается одиноким и незаинтересованным.

И… опять стал дружить с «зеленочным» мальчиком, бабушка которого не смущалась тем, что ее внук вырос, и по-прежнему подкрадывалась к нему спящему с ваткой. Она была убеждена, что если на каждый вскочивший прыщик не поставить блямбу зеленки размером с пятирублевую монету, то получится верное заражение крови.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды утром Афанасий не проснулся от назойливого ощущения, что по его щеке кто-то ползет. Смахнул. Через секунду снова ощутил, что ползет. Теперь упрямое насекомое карабкалось по шее. Афанасий ловко сгреб его пальцами и… вскрикнул, поняв, что держит огромную пчелу. Швырнул на пол и два раза ударил тапком. Потом накрылся одеялом с головой и снова уснул.

В шторы уже скребся рассвет. Доброе утро, добрый мальчик! Сладких тебе утренних снов!

Проснулся он примерно через час и, оторвав голову от подушки, обнаружил под щекой ту же самую пчелу. Ее крылья были примяты, но она расправила их и взлетела.

А потом… потом уже был ШНыр.

Вот и сейчас Афанасий остро ощущал одиночество. Тот уникальный контакт с Улом, который был у них до Яры, исчез. Дружба осталась, но хромала подраненной уточкой: со стороны Ула она была омрачена тоской, Афанасию же ее отравляло чувство вины.

Через день после встречи с Гулей он нырнул и после четырех часов поиска нашел атакующую закладку. Ул утверждал, что их на двушке навалом, но Афанасий, видимо, искал не там, а спрашивать у Ула точное место опасался, смутно, но верно ощущая, что делать этого не стоит. Когда говоришь «а», надо сказать и «бэ». Если же сказать «бэ» ты не готов, лучше промычать абстрактное «мэ» и на том успокоиться.

Выглядела атакующая закладка малопривлекательно. Одновременно напоминала сморщенный гриб-чагу и размокший в воде ботинок. Непросто было поверить, что этот непонятный предмет способен поднять столб воды из Москвы-реки на сотни метров, обрушив его на ведьмарей. При всем том атакующая закладка не бомба. Бомба разносит правых и виноватых без разбора – атакующая же закладка представляет угрозу только для ведьмарей и, увы, самих шныров.

Сквозь болото Афанасий летел с внутренним замиранием. Это был первый случай, когда он проявил самодеятельность и нырял, не получив от Кавалерии задания. Чувствуя это, эльбы шевелились больше обычного. Уколы их острых паутинок были почти непрерывными. Афанасий радовался, что летит на Арапе – злом и быстром вороном жеребце с белым фонарем на лбу. Его сияющие крылья легко рассекали паутину.

Поначалу Афанасий хотел отправиться к главе второго форта ведьмарей один, но после решил взять с собой на подстраховку Родиона. Тот выслушал Афанасия без эмоций. Он только час как вернулся из нырка и, хотя не нашел закладки, за которой его посылали, выглядел вконец вымотанным. Лицо обветренное. Губы воспаленные. Из запавших глаз смотрело суровое и уставшее добро, уже лишившееся иллюзий, но еще не обретшее полноты любви.

– Ясно, – сказал Родион, проводя рукой по лицу. – Ты нашел Долбушина. Это хорошо. Давай встретимся завтра в три. А сегодня я к матери обещал заехать. Она у меня в Тушине. Не забыл дом?

За несколько минут до срока Афанасий телепортировал в Тушино. Мать Родиона, невысокая, тихая, но какая-то укоризненная женщина, открыла ему после первого звонка.

– Ты к Роде? – спросила она, глядя на Афанасия с таким обожанием, будто каждый знакомый ее сына был для нее если не турецким султаном, то его заместителем.

– К Роде! – Впервые за все годы ШНыра Афанасий понял, что Родион и Родя – это одно и то же. Раньше ему это как-то в голову не приходило. А тут сразу представился худой петербургский студент, придерживающий что-то острым локтем под серебристой шинелькой.

Мать Роди жила в необъяснимо длинной квартире с огромным коридором и маленькими комнатками. Жила одна и ради сына, потому что никаких следов ее присутствия Афанасий в квартире не обнаруживал. Ну, может, кое-какая одежда, кастрюли, пылесос и припадочный бормотун – телевизор на кухне. В остальном же она витала здесь как дух.

Все остальное носило отпечаток Родиона, не того сегодняшнего, который больше времени проводил в ШНыре, а того музейного, который когда-то здесь жил.

Вот его детская коляска. Вот санки с высокой спинкой (!). Вот три его велосипеда – маленький, подростковый и взрослый. Со временем все они покрылись одеждой и стали сушилками для белья.

Когда выставка велосипедов закончилась, Афанасий наткнулся на турник с висящим напротив него плакатом чернокожего атлета. Должно быть, в этом пожелтевшем плакате нынешний грозный шныр черпал некогда надежду, болтаясь на турнике сосиской. Нынешний Родион к турнику давно охладел. Он больше ценил резкость и способность быстро перезаряжать шнеппер.