Портрет второй жены - Анна Берсенева

Какое-то странное оцепенение овладело ею вдруг. Она поняла, что не может ничего сказать ему, не может просто взять его за руку и отвести от порога. Но Юра сам шагнул к ней, обнял и тихо произнес:

– Прости меня, если можешь, моя хорошая. Ты же все понимаешь. Что мне делать? Сердце разрывается, Лиза.

В это мгновение она не могла даже заплакать. Никогда она не видела его таким, никогда в его глазах не было столько тоски и растерянности…

Может быть, уйти самой? Лиза впервые подумала об этом в ту минуту – и эта мысль ужаснула ее, заставила похолодеть. Нет, на это у нее не хватит сил, это просто невозможно!

Даже в его ночных объятиях чудилось ей прощание, даже в нежности, с которой он целовал ее и гладил по голове, когда они лежали рядом в темноте после жарких ласк.

«Если он уйдет, меня больше не будет, – вдруг подумала она с мучительной отчетливостью. – Не знаю, что это значит, но меня не будет, я просто исчезну».

Конференц-зал в особняке «Мегаполис-инвеста» был просторный и все-таки не казался большим. Было в нем то очарование старинного пространства, которое чудесным образом сохранял весь этот вполне современный офис. Лиза давно уже поняла, на что похож их конференц-зал: на тот зал в Шереметевском дворце, где они с Сергеем Псковитиным слушали музыку. Но сейчас она не думала об этом – даже о музыке она не думала.

Народу в зале было довольно много. Пришли все сотрудники, не только из центрального офиса, но в общем-то предполагалось посидеть по-домашнему, и посторонних не приглашали.

Сергей Псковитин сел рядом с Лизой. Ратникова еще не было.

– Лиза, ну-ка возьми себя в руки, – негромко сказал он, наклонившись к ней с высоты своего роста. – Что такое, в самом деле! Не думал, что ты можешь так расклеиться.

Лиза бросила на него быстрый удивленный взгляд. Но вид у Псковитина был, как всегда, спокойный, хотя она заметила, что он старается не смотреть на нее, словно скрывая от нее что-то.

– Я постараюсь, Сережа, – ответила она так же негромко. – Но мне тяжело, ты же понимаешь.

– Понимаю. Я бы все сделал, чтобы тебе было легко, но это не в моих силах. К сожалению.

Это он произнес совсем тихо, опустив голову.

– Спасибо. Я не буду больше. Ты прав, Сережа, нельзя же так…

– И на него не обижайся. Он же не слюнтяй, ты знаешь.

При этих словах Лиза невольно улыбнулась, а Псковитин продолжал:

– Но и не подлец. Был бы подлец, проще было бы дело. Только вряд ли он тебе тогда был бы нужен. Так что вариантов нет.

Сергей замолчал, увидев в дверях Ратникова. Тот быстро прошел к ним и сел рядом с Лизой. Она снова сидела теперь между ними, чувствуя присутствие их обоих рядом, как это было прежде, – и ей вдруг стало легче, словно отпустила непонятная боль в груди.

Когда все наконец расселись и зал наполнился шорохами ожидания, Ратников вышел вперед и остановился невдалеке от рояля.

– Что ж, дорогие коллеги, я рад, что вы пришли, чтобы послушать прекрасного пианиста Виталия Гремина. И я просто рад видеть вас всех вместе. Те из вас, кого водили в детстве на концерты в Консерваторию, помнят, наверное, как смешно было слушать перед началом объяснения тети в длинном платье – как надо понимать музыку. Поэтому я ничего объяснять не буду. Слушайте, вот и все.

Ратников вернулся на свое место, и Лиза видела, какими взглядами провожают его собравшиеся. Ей никогда прежде не приходилось видеть, чтобы так много людей смотрели на одного с любовью.

Пианист был высокий сутуловатый мужчина лет сорока. Его длинные прямые волосы, падающие на плечи, как-то не сочетались с черным фраком. Он прошел к роялю быстрой походкой, потом на мгновение остановился, окинул взглядом зал и, слегка кивнув – то ли удовлетворенно, то ли просто приветственно, – сел к инструменту.

– Григ, ля-минорный концерт для фортепиано, – объявил он, и лицо у него стало внимательным и встревоженным, точно он прислушивался к чему-то, неслышимому остальным.

Лиза надеялась, что музыка захватит ее, поможет забыть обо всем, что угнетало и тревожило, как это уже бывало с нею.

Но сегодня ей казалось, что она находится под каким-то прозрачным колпаком; ни один звук не долетал до нее. Вернее, долетали только звуки, обычные звуки рояля, и больше ничего. И ничто не могло ей помочь…

В какое-то мгновение она готова была встать и просто выйти из зала. Было невыносимо слушать музыку, не доходящую до сердца, терзал каждый звук, хотелось заткнуть уши, убежать…

Она взглянула на Юру. Лицо его вдруг показалось ей таким осунувшимся, словно бы постаревшим, что она испугалась: что с ним? И дыхание тяжелое, как это бывало с ним иногда, ночами… Он почувствовал ее взгляд, посмотрел на нее, улыбнулся, но его улыбка показалась ей невеселой.

Виталий Гремин играл дальше, вещь за вещью. Лизе казалось, она не выдержит больше ни минуты. И все-таки она сидела в этом потоке непонятно почему терзающих звуков, голова у нее болела и кружилась, перед глазами вспыхивали разноцветные бесформенные пятна, и она не понимала, что происходит с нею.

– Лиза, тебе плохо? – Псковитин снова наклонился к ней.

Она посмотрела на него благодарно:

– Нет, я просто спала сегодня мало, ничего страшного.

Она едва дождалась того момента, когда окончился концерт. Наверное, Виталий Гремин играл очень хорошо. Даже у Верочки раскраснелись щечки, она встала и восторженно хлопала.

– Ой, правда, Рая, как красиво! А я думала, скучно будет, раз классика. Ну надо же!

Лиза не чувствовала ничего, кроме холода страшного предчувствия.

После концерта перешли в комнату для приемов, где были накрыты столы для фуршета.

– Познакомься с Виталием, Лиза, – сказал Юра. – Он мой старый приятель, и Сережин тоже.

Псковитин стоял рядом. Лиза только сейчас подумала, что он весь вечер не отходит от нее, хотя никогда прежде не уделял ей столько внимания при всех.

– Спасибо, вы прекрасно играли, – сказала она Гремину. – Юрий Владимирович говорил, вы и стихи пишете?

– Писал, – уточнил Виталий. – Писал и перестал, к счастью.

Он смотрел на Лизу доброжелательно, с заметным интересом. Несмотря на то что ей было сейчас ни до чего, Лиза заметила, как выразительна мимика его смуглого лица. Казалось, все в его лице подтверждало то, что он говорил словами.

– Почему же к счастью? – спросила она, чтобы поддержать разговор.

– Да внял предостережениям вашего шефа о некоторой пустоте моих стихов. Ну а раз внял предостережениям, значит, писать мне вовсе не следовало.

– Зря ты меня припутываешь, Виталик, – вмешался Юра. – Я, наверное, просто выразился не так. Я тебе сказал только, что в традиционных стихах содержится гораздо больше информации, чем в авангардных, вот и все. Ты же помнишь, Саша тогда об информационной эстетике запоем читал, об информативности поэтического текста. Я и сказал, что в классических стихах чистой информации наверняка должно быть гораздо больше, чем, например, в твоих.