Между степью и небом - Федор Чешко

– Возможно, вам интересно будет узнать, – неторопливо говорил (по-русски) глядящий в окно человек, – что эта форма придумана не без влияния ваших соотечественников. Чёрный цвет, мёртвая голова – “победа или смерть”… Это атрибуты формы каппелевских офицерских частей. Говорят, некоторые офицеры, записываясь рядовыми в ударные батальоны Каппеля, снимали один погон – в знак того, что, независимо от звания, они теперь простые солдаты Отечества. Так вот, все мы, независимо от чинов и званий, тоже простые солдаты. Солдаты Фюрера и нации. Солдаты Идеи. Я очень хочу, чтобы вы поняли это, прежде чем мы перейдём к основной беседе.

Крашеные половые доски тихонько взвизгнули под подошвами лакированных несолдатских сапог. Человек поворачивался. Медленно. Как-то так, будто один вид его лица должен был многое изменить для пленного молчаливого слушателя. Многое, если не всё.

Так и вышло.

Нет, Михаил не потерял сознание, не вскрикнул – за последнее время он почти уже выучился спокойно воспринимать что бы то ни было.

И теперь пленный лейтенант Мечников совершенно спокойно разглядывал обернувшееся к нему румяное лицо с усами-щётками и собственные крохотные отражения в двух чёрных круглых стекляшках.

То, что стекляшки эти были целёхонькими, ничего не значило: могли же у доктора Вайса иметься запасные очки! Но вот запасного лица иметься у него не могло. Тогда каким же образом на кошачьей физиономии ни малейшего следа не осталось от трёх пуль, всаженных в упор?

Эсэс-доктор явно рассчитывал на сногсшибательный эффект от своего появления – иначе вряд ли стоило превращать это самое появление в шедевр режиссуры (Станиславский с Мейерхольдом, увидав, только крякнули бы хором да сопли друг другу поподтирали). Но когда припрятанный в эсэсовском рукаве козырный туз возьми да и не сыграй, когда пленный вместо хлопанья в обморок или воплей “Чур меня, чур!!!” всего-навсего принялся раздумчиво скрести щетину на подбородке, оживший покойник ничем не обнаружил разочарования.

– Я также очень хочу, – продолжал он веско и ровно, – чтобы вы не усматривали в моих действиях личные побуждения. Я не могу питать добрые чувства к убийце моего брата, но и ненависти к вам тоже не испытываю. Мой брат не носил мундир, но был солдатом, как вы и я; как мы с вами он знал, на что и во имя чего идёт. И на вашем месте он, наверное, поступил бы точно так же, как вы…

Тем временем гулкая пустота в Михаиловой голове начала прорастать смутными зачатками мыслей. Не без изрядных, правда, усилий, но всё-таки удалось лейтенанту мало по-малу разобраться, зачем немец распинается о непростых своих отношениях с убийцей его немцова брата. Выходит что? Выходит, этот доктор Вайс вовсе не доктор Вайс, а брат-близнец доктора Вайса? А настоящего доктора Вайса лейтенант Мечников пристрелил-таки? Хорошо. Хоть что-то путное, значит, удалось сделать в жизни. Но вот про “ненависти не испытываю” и прочее остальное – это ты, вайсовский братец, врёшь. Наверняка врёшь. Понять бы ещё, зачем…

А брат покойного Вайса принялся мерно ходить по комнате – заложив руки за спину, поскрипывая не то до зеркальности полированными сапогами, не то коричневыми половыми досками… и упорно не желая прекратить свою лекцию:

– Не буду играть в прялки… э-э-э… в прятки. Главный фактор, определяющий моё к вам отношение, есть заинтересованность. Вы располагаете некоторыми сведениями, ради получения которых я готов проявить весьма значительный либерализм. Однако… – он подошел к письменному столу и опёрся задом о край столешницы, усмешливо сверкнув на Михаила очковыми кругляшами, – однако я вижу, запах нашей простой армейской стряпни мешает вам сосредоточиться. Битте, майн либер герр Метшникофф. Усаживайтесь и приступайте. Как у нас говорят, что естественно, того не нужно стесняться.

Михаил бездумно, словно бы опять угодив под гипноз, плюхнулся на хлипкоскрипучий стул. И даже за один из судков схватился: придвинуть. К счастью, судок оказался достаточно горячим, чтоб привести лейтенанта в чувство. Отдёрнув руки и всё-таки сумев побороть желание по-детски схватиться обиженными пальцами за ухо, Михаил вдруг как-то толчком осознал: повергшее его в прострацию “Метшникофф” ничего такого-этакого могло и не означать. Осведомлённость братца покойного доктора всего скорее проистекала из командирской книжки, отобранной у пленного вместе с прочим содержимым карманов.

А пальцы, между прочим, болят. Даже не пальцы, а один, указательный. Смешно… Очень многое пострадало несравнимо сильней… Лоб, например – подсохшая было рана, кажется, опять собралась кровоточить; перевязать бы, но проклятые гансы даже грязный засморканный платок отобрали… стоило, стоило-таки затевать мировую войну ради подобных драгоценных трофеев… Да, многое болит по-серьёзному, а больше всего беспокойства от дурацким образом припеченного вносуковырятельного органа. Как по тому анекдоту: “Новое болеутоляющее – суньте пальцы в мясорубку и крутите ручку, пока не забудете о мигрени”…

Совершенно машинально лейтенант Мечников прижал болящий палец к первому подвернувшемуся холодному предмету. Сделано это было безо всякой там задней мысли; “первый подвернувшийся” просто по чистой случайности оказался именно рукояткой столового мельхиорового ножа, а не, к примеру, ложкой… Но эсэсовский чин ясновидящим, очевидно, не являясь и мыслей (ни задних, ни передних) читать не умеючи, истолковал Мечниковское движение превратно.

– Очень не рекомендую, – сказал эсэсовский чин, поблескивая очками уже с откровенной издёвкой (чёрт, кто б думал, что очки могут быть едва ли не выразительнее глаз!). – Вы разумный человек, должны понимать: вам не дадут возможности причинить мне какой-нибудь вред. Не дадут даже героически погибнуть. Единственно, чего можете добиться – коренного изменения к вам отношения.

– Наплевать мне на ваше отношение! – сипло буркнул Михаил, глядя в стол.

– Напрасно! – живо откликнулся немец. – Имейте в виду, опрометчивостью вы доставите неприятности не только себе. Например, могу сообщить, что ваша фройлен пребывает сейчас здесь, в подвале… Нет-нет, не беспокойтесь: она в полном здравии и не претерпела никакого насилия… пока. – Облачённый в чёрное ганс поёрзал на своей столешнице, устраиваясь поосновательней. – Впрочем, могут возникнуть осложнения. Как вам, кажется, уже известно, моей группе придана отменно обученная служебная собака… э-э-э… кобель. Превосходный экземпляр; единственный недостаток – изрядный любитель… как такое деликатно называют по-русски? Плотские утехи, нихт вар? И знаете, собачьи мужчины… Они ведь способны проявлять живой интерес даже к человеческим самкам… Анатомическое строение вполне позволя…

– Гад!!!

Михаил рванулся с места, но две показавшиеся каменными пятерни схватили его сзади за плечи и швырнули обратно, на истошно взвизгнувший стул.

– Данке, Дитмар, – спокойно выговорил очкастый эсэсовец, даже не потрудившийся изменить свою небрежно-расслабленную позу. – Теперь можете идти. Наш гость, без сомнения, уже понял: буйство не есть способ предотвратить то, что он очень хочет предотвратить.

Это было сказано по-немецки, однако наверняка предназначалось для ушей не только какого-то Дитмара, продолжавшего вдавливать лейтенанта Мечникова в стул.