Что я натворила? - Аманда Проуз

Кэтрин сразу поняла: «Сказки Мальгуди!» О нет! нет! Сердце ее подскочило, а дыхание стало частым и прерывистым. Она задрожала. Прищурившись — глаза слезились от едкого дыма — и подойдя ближе, женщина посмотрела прямо в костер.

Тут были все ее книги: «Том Джонс» Генри Филдинга, «Портрет в сепии» Исабель Альенде, «Бог мелочей» Арундати Рой. Все те немногие книги, которые принадлежали Кэтрин. Женщина с ужасом представила себе, как ее муж роется в вещах, снуя по дому, как голодный зверь в поисках добычи, как он сгреб книги в охапку и швырнул с лестницы, чтобы потом бросить в чрево костра. Радовался ли он, зная, что избавлялся от того немногого, что принадлежало одной лишь Кэтрин? Да, да, она знала, что радовался.

Кэтрин стояла с открытым от удивления и ужаса ртом. Приложив руку ко лбу, она посмотрела на Марка. Тот смерил ее ничего не выражающим взглядом.

Эти книги были для Кэтрин настоящими друзьями, в них она могла найти хоть чуть-чуть радости и ненадолго отвлечься от суровой действительности. А Марк нашел их и уничтожил. Наверное, он догадывался о них давно, просто ждал наиболее подходящего момента, чтобы нанести удар.

Момент явно наступил сейчас, и книги были сожжены; осталась буквально пара строк, еще не тронутых огнем, которые проживут еще несколько мгновений и тоже сгинут. Он сжег ее книги. Сжег ее книги… Сжег ее книги… Сколько бы Кэтрин ни повторяла в голове эти слова, легче не становилось.

Корзинка выпала у нее из рук, но женщине было совершенно не важно, что куски пирога упали в траву, а бутылка с соком откатилась под ближайший розовый куст. Кэтрин рухнула на колени, безразличная к тому, что ее юбка тут же пропиталась землей, окрасившись в черный цвет. Она снова посмотрела на мужа, но не могла произнести ни слова. Ей не приходили в голову те слова, которыми можно было передать то, что она чувствовала, или заставить Марка ее понять. В голове ее крутились слова — «украл», «тоска», «боль», «горе». Но Кэтрин знала, что Марк ничегошеньки из этого не поймет и будет смеяться, и поэтому не могла все это произнести. Особенно учитывая, что потом все равно получила бы за это очередное наказание.

Оплакивая гибель своих друзей, которые были ее единственным средством сбежать от ужасов жизни, Кэтрин вдруг заметила среди тлеющих углей еще что-то странное. Что-то деревянное, около сантиметра в диаметре. Узнав этот предмет, Кэтрин в ужасе разглядела рядом еще два кусочка дерева, и еще, и еще…

Она рухнула вниз, колотя кулаками по земле и царапая ее пальцами. И прокричала, так громко, как могла, своим задушенным от горя голосом:

— Нет! Нет! Нет! Пожалуйста, нет!

Марк сжег бабушкины прищепки, разорвав ее последнюю связь с мамой и бабушкой. Он разрушил часть жизни Кэтрин и часть будущего Лидии, отобрав у своей жены единственное, что хоть как-то облегчало ей эту жуткую ежедневную процедуру стирки белья. Эти крошечные прищепки были единственным предметом, который хоть как-то отвлекал ее от мыслей о том, как жестоко Марк с ней обращался. Вешая белье, Кэтрин могла смотреть на прищепки и вспоминать о бабушке, своем детстве, маминых пирожках и пикниках в саду, а не о том, что в очередной раз пыталась уничтожить улики…

Из глаз ее брызнули слезы. Кэтрин рыдала и выла. За столько лет жизни с Марком она научилась плакать незаметно, даже про себя, когда слезы утекали куда-то внутрь, а на поверхности по-прежнему сияла фальшивая улыбка. Но сейчас она сделать этого не могла — слишком велико было горе.

Ей было тяжело дышать. Закрыв лицо покрытыми землей и грязью ладонями, Кэтрин рыдала и всхлипывала. Каждый раз, разжимая пальцы и видя обугленные останки своих крошечных прищепок, она начинала плакать с новой силой. Марк уничтожил ее прищепки…

Костер давно потух, а Кэтрин по-прежнему сидела как вкопанная на влажной земле перед дымящимися обугленными останками своей жизни. По пепелищу иногда проносились отдельные дерзкие язычки пламени, тут же исчезавшие.

Кэтрин поняла, что начинает темнеть. Ее ноги онемели, она была вся мокрой и в грязи. Но ей даже в голову не пришло закончить ужин или заняться другими делами; в мыслях Кэтрин было лишь ее горе. Медленно поднявшись, она посмотрела в сторону кухни и увидела в окне Марка — он стоял там, с бокалом вина в руке, явно собой любуясь.

Слезы, которые давно высохли, оставили на ее испачканном в копоти и земле лице дорожки соли. Марк медленно расплылся в улыбке. Он улыбался, а Кэтрин не могла улыбнуться даже совсем чуть-чуть. Не могла вспомнить, как сделать счастливое лицо, как говорить так, чтобы все думали, что она счастлива. В ней что-то сломалось, и сломалось окончательно и бесповоротно.

* * *

Утром Кэтрин ощутила какое-то странное отупение. Каждый раз, когда она закрывала глаза, перед ней всплывал кошмарный образ сгоревших прищепок. Она не могла думать больше ни о чем. Ей казалось, что все вокруг — какое-то чужое.

Кэтрин медленно сложила посуду в посудомоечную машину.

— Ты в порядке, мама? — спросил Доминик, явно обеспокоенный ее состоянием.

Кэтрин не смогла быстро придумать ответ или улыбнуться, так что просто кивнула.

В часовне было полно народу; каждую скамью занимали обитатели одного из корпусов студенческого общежития. Разодетые родители теснили друг друга на узких скамьях, мамочки пытались перещеголять друг друга в великолепии своих нарядов, а папаши пожимали друг другу руки, хвастаясь достижениями: новый костюм, новый автомобиль, дорогие часы, новая молодая женушка. Полная, безоговорочная победа.

Среди паствы сновали туда-сюда в своих мантиях сотрудники академии и преподаватели, с гордостью неся на себе герб Маунтбрайерз. Под высокими сводами раздавались торжественные звуки органа, и все присутствовавшие ощущали всю значимость момента, чувствуя себя такими значительными и просветленными.

Глаза всех были прикованы к Кэтрин и Марку — еще бы, сам его высочество директор со своей амебой-женой! Она еле подавила в себе искушение встать и крикнуть: «Да, я знаю, на мне опять голубой кардиган и юбка в складочку, но это моя „парадная одежда“, так что приготовьтесь увидеть меня в таком виде еще не раз». Время покажет, что Кэтрин ошибалась; больше ее в таком виде здесь не увидит никто.

Кэтрин рассмотрела преподавательский состав. Она знала — через пару минут некоторые из этих дряхлых старичков погрузятся в глубокий сон: так как во время молитвы все должны были закрыть глаза, они с чистой совестью могли отоспаться. Конечно, это ни для кого не было секретом — особенно для студентов, всегда хихикавших над уснувшими старикашками напропалую.

В того бога, которому они все сейчас явились помолиться, Кэтрин почти уже и не верила, но ей было положено тут находиться. Надо было соблюдать правила приличия. Впрочем, Кэтрин нравилось и богатое убранство церкви, и хор, и зрелище собственных детей, на которых она поглядывала украдкой. Женщина задавалась вопросом, все ли присутствовавшие здесь матери сейчас ощущают такую гордость за своих восхитительных детей, какую ощущала она.