Ниточка судьбы - Елена Гонцова

«Я становлюсь практичным человеком, — сказала она себе. — Очень кстати. А то недолго с ума сойти. «Эмоции — не знаю, что это такое, — говорил герой одного замечательного вестерна, — но я слышал, что один мужик умер от эмоций». Но, кажется, я не избавилась еще полностью от этой дряни. Что там говорил редактор «Маяка»? Желаем новых побед, и прежде всего на августовском международном конкурсе».

Вера мгновенно спокойно подумала о том, что Алексей, несомненно, был прав, дважды в один и тот же год стать победителем невозможно. Но если она станет другой, стремительно и бесповоротно, то у нее все получится. Для чего это нужно — другой вопрос. Для чего-то. Для защищенной жизни на виду.

Пусть она многого лишится — дружеской теплоты, вот этого сидения на кухнях и болтовни на все темы сразу. Зато любой завтрашний день будет виден как на ладони. Тогда-то концерт, тогда-то запись. Библиотека. Театр. Филармония. Покупка книг, нот, вещей. Поездка в какой-нибудь монастырь. Возвращение. Посещение родителей.

И так в течение нескольких лет. А там видно будет.

Снова зазвонил телефон.

Это была квартирная хозяйка, вкрадчивая, как лиса.

— Верочка, милочка, — ворковала Марья Степановна. — Позволь я к тебе зайду на минутку. Я тебя не отвлеку от занятий?

— Уже нет, — злорадно ответила Вера, вспомнив, как четыре года назад старушка чуть ли не каждый день наведывалась проводить «инспекцию», осматривала старенький паркет, чуть ли не сквозь лупу разглядывала древнюю чугунную ванну, нет ли там царапин, принюхивалась к газовой плите, пыталась выяснить, не открывала ли Вера книжный шкаф, в котором десятки лет пылились неизвестные Вере книги, она запомнила только фамилию Павленко на корешке одной из них.

Тогда с хозяйкой надолго разобралась Таня Ключарева, а довершил дело Осетров, театрально за Куклой Таней ухаживавший. Татьяну хозяйка боялась, а в Вовку, видать, влюбилась, совершенно уверенная во взаимности.

Старинные казачьи песни Осетров пел изумительно, а знал их сотни. И видать, песня «Ой ты, бабочка, бабеночка…» сразила старушку наповал. Песня действительно предназначалась ей. Это подсказала Осетрову Вера, хорошо изучив характер жестоковыйной, но крайне сентиментальной персональной пенсионерки.

— В общем-то я спешу, — предупредила Вера хозяйку, как только та возникла на пороге квартиры, — но счастлива уделить вам ровно десять минут. Оплата будет произведена в назначенный день.

— Да соскучилась я по тебе, Верочка, — сказала та вполне искренне. — Прости, если обидела тебя невзначай в прошлый раз. — Марья Степановна смотрела на Веру печальными глазами врубелевского Пана, только что в руке не хватало свирели.

Стрешневой стало немного жаль сильно постаревшей хозяйки. Кто-то будет жить у нее? Кто бы он ни был, он никто и звать его никак. Лафа для бабуси кончилась, останутся одни воспоминания. Таких, как мы, у нее не будет. Ни Левшина, поющего «По блюду, блюду серебряному, плавала чарочка в чистом меду…», ни галантно кланяющегося Рудольфа с романсом «Что в имени тебе моем?». Ну никого.

«А разве не то же самое произойдет со мной? Я остаюсь одна, — внезапно подумала Вера. — Прогнило что-то в Московском княжестве». Но говорить о своих планах ничего не стала.

— Мне звонили твои друзья, спрашивали про тебя. А я, старая, что отвечу?

— А что это они так засуетились? — поинтересовалась Вера. — Я не просила беспокоиться обо мне…

— Да я знаю, голубушка, — глухим голосом произнесла хозяйка.

Неожиданно перед Верой точно молния блеснула, она даже зажмурилась. А ведь эту квартиру порекомендовал ей не кто иной, как Рудик Даутов! А Танечка Ключарева недаром несколько раз намекала, что хозяюшка ее далеко не простая, что трудилась машинисткой в одной из кремлевских канцелярий. Даже придумала смешной рассказ (придумала ли?), как юную тогда Марусю прятали в шкафу от Лаврентия Берии, охочего до свежатинки. Но, может быть, не спрятали? Вот и дом Лаврентия Павловича не столь далеко.

Итак, продолжала развивать сюжет Вера, все эти годы ты, госпожа русская пианистка, располагалась под замечательным советским колпаком. Новая Россия. Ха-ха-ха три раза. Новая Россия устроена ради Москвы и лучших москвичей. Это-то общеизвестно.

«Н-да, я у мамы дурочка. Иначе не скажешь. А то, что Бог послал мне сейчас просветление через эту загрустившую внезапно мадам, о чем говорит? Да не о том ли, что я уже куда-то увязла? По глупости своей провинциальной. Но куда? По крайней мере кто-то, очень хорошо меня изучивший за это время, элементарно мог бы мной управлять. Итак, я подозреваю всех».

Похоже было, что Марья Степановна знает о намерении Веры сменить квартиру. А загрустила по-человечески оттого, что годы уходят без возврата. Да ведь у нее ничего и не осталось, кроме трех квартир, две из которых сдавала внаем.

— Вера, — внезапно, точно очнувшись ото сна, сказала хозяйка обычным голосом. — А ты покупай у меня эту квартиру. Она ведь тебе стала домом родным. Я цену ломить не стану. Я уже посоветовалась с риелтором. Да ведь и ты скоро богатой станешь.

— Я думала об этом, Марья Степановна, — ответила Вера. — Но не приняла окончательного решения. Можно я дам вам ответ в начале сентября?

— Конечно, голубушка, — обрадовалась та. — Именно так я и думала. Что может быть лучше начала сентября? Да вот что, скажи-ка мне, Володю-большого давно ли ты видела?

— Осетрова-то? — невозмутимо сказала Стрешнева. — Понятия не имею, что с ним. Давным-давно исчез куда-то.

Марья Степановна взглянула на потолок, попрощалась и вышла вон, делая вид, что не замечает недавно оборудованной сигнализации.

«Вот паучиха, — думала Вера, — загадочная кремлевская душа. Но для чего все-таки приходила? Что ей Осетров? И что это за намеки странные о богатстве? Не иначе как кто-то ее просветил относительно моей связи с Крутицким».

Похоже, что открывалось московское царство теней.

Одной из теней была она сама, Вера Стрешнева, почему-то здесь, в Москве, принятая и даже обласканная. И прямо-таки в десятку эта, якобы случайно просочившаяся информация об участии в ее судьбе известного русского богача. Ее куда-то впустили однажды, как в это вот помещение, которое вдруг сделалось ей ненавистным.

«Да ладно, — укорила Вера себя. — «Из поганых болот чьи-то тени встают». Толк-то есть, да не втолкан весь. Верно ты рассуждаешь, да совершенно ничего не зная. Голая интуиция. Ну, тиккурилла, ты, блин, даешь. Я нарисую это черным, называется».

Теперь Стрешнева осталась действительно совершенно одна. Не было Тульчина, небритого, веселого преподавателя училища, стильного и загадочного, которого она пыталась после их расставания уничтожить, съесть, убрать, как убирается со стола кувшин с полевыми цветами, которые он ей приносил.

Не было и нового Алексея, прилетевшего из Японии, приехавшего вообще ниоткуда, из Этрурии италийской, древний язык которой до сих пор не расшифрован, из Франции веселой, из Новгорода, наконец, из Германии чудовищной с ее гигантским Кельнским собором, который казался теперь еще более огромным и загадочным.