Dominium Mundi. Властитель мира - Франсуа Баранже

– Это называют отвагой, когда все хорошо заканчивается. В противном случае говорят о безрассудстве.

Он отлепил от своего тела соединенные у него на поясе с коробочкой сим-смерти электроды, которые посылали в нервную систему импульс, погружающий солдата в бессознательное состояние, если он получал смертельное ранение.

– Согласен, – бросил Льето. – Вот только Годфруа Бульонский вроде так не думает. Он на это не купился. Или ты полагаешь, что он многих солдат поздравлял лично? Тебе сегодня была оказана великая честь.

– Я вполне это осознаю. И должен признать, он произвел на меня впечатление. Спуститься вот так к солдатам в тренировочный купол только потому, что ему захотелось лично выразить свое восхищение, – это свидетельство истинной прямоты души. Я понимаю, почему целые армии без колебаний следуют за ним, – такой человек естественным образом внушает доверие.

Льето с улыбкой повернулся к нему:

– Вот уж не думал, что доживу до дня, когда Танкред Тарентский кем-нибудь впечатлится!

Внезапно разговоры в раздевалке смолкли. Вошел Ван Низан и вперил свой взгляд в Танкреда. Всем уже было известно, что он выстрелил в Танкреда в момент, когда тот бросился на помощь жертве обрушения декораций. Без сомнения, это был бесчестный поступок, и никто не знал, как отреагирует лейтенант Тарентский. Ван Низан подошел к нему с напряженным лицом:

– Танкред, я хотел кое-что сказать о нашей схватке… ну, между мной и тобой.

Нормандец молча смотрел на него. Лицо его было непроницаемо.

Ван Низану было явно непросто делать подобное заявление на публике. И тем не менее он сбивчиво продолжил:

– На самом деле… я должен принести свои извинения за то, что стрелял тебе в спину. Я не видел, что случилось, и думал, что ты бежишь с поля боя. Короче, мне очень жаль, и сегодня я не сделал чести своему подразделению.

За этими словами последовала тяжелая тишина. Каждый осознавал, чем был для офицера подобный акт раскаяния в присутствии своих людей.

Танкред поднялся со скамьи и с улыбкой протянул ему руку:

– Принимаю твои извинения, Miles Christi. И подтверждаю, что оттуда, где ты находился, ты никак не мог видеть, что происходит.

Атмосфера в помещении мгновенно разрядилась. Все испытали облегчение оттого, что деликатная ситуация разрешилась так просто.

* * *

Роберт де Монтгомери клокотал от ярости.

Судя по всему, кардинал де Колдинг открыто плевал на него, а он, несмотря на все свое бешенство, вынужден был выказывать всяческое почтение.

Вот уже добрых двадцать минут Роберт торчал в кабине тахион-связи, и с самого начала его самолюбие подверглось испытанию ожиданием, которое заставил его вытерпеть кардинал Убальд де Колдинг, третий личный советник папы. Проклятый датчанин, своим рукоположением в Ватикан обязанный исключительно тому почтению, которое неизбежно выказывалось руководству военной школы в Ольбурге. Прелат в конце концов появился, приведя в качестве единственного извинения крайне плотный распорядок рабочего дня папы, с чем и приходится считаться всем приближенным. Но ввиду важности своего ходатайства Роберту пришлось подавиться самолюбием и ограничиться изложением своего ходатайства.

Он явился пожаловаться на постоянное преследование со стороны семьи Тарент, которому он подвергается на своих собственных землях, и объявить, что хотел бы привести доводы в свою защиту на самом высоком уровне. Другими словами, получить аудиенцию у самого Урбана IX. В действительности преследование выражалось в том, что Таренты просто приняли ответные меры против оккупировавших их исконные земли отрядов Роберта и, кстати, не нанесли этим отрядам особого вреда. Если с военной точки зрения Роберт счел это глупостью, то сам факт вылазок позволил ему сегодня занять позицию жертвы.

Однако с самого начала разговора кардинал де Колдинг, казалось, испытывал зловредное наслаждение, делая вид, что не понимает, куда клонит нормандский сеньор. Роберт чувствовал, что теряет терпение. Что ж, если этот слизняк желает, чтобы он высказался без обиняков, он с радостью доставит ему такое удовольствие.

– Позволю себе привлечь внимание монсеньора к тому, что Таренты за последний год провели как минимум семь незаконных военных вылазок на мои земли в Льёвене. Во время этих акций устрашения погибло множество невинных крестьян, а предприятия были сожжены.

Роберт продолжал использовать принятые при обращении к высшим сановникам Церкви почтительные формулировки, но тон его стал твердым. Он не сомневался, что Убальд это заметил и стал еще тщательнее взвешивать каждый свой ответ. Будучи герцогом Нормандским, Роберт привел с собой в крестовый поход один из наиболее многочисленных контингентов, и никто не мог позволить себе игнорировать этот факт. Даже папа, а уж его кардинал тем более. А главное, он принадлежал к небольшой группе людей, посвященных в деликатные детали похода. И полагал, что это поможет ему получить от Урбана некоторые милости.

Но эта шавка стоит у меня на дороге!

Он посмотрел собеседнику прямо в глаза и продолжил тем же тоном:

– Я понимаю, что его святейшество стремится поелику возможно избегать вмешательства в локальные политические междоусобицы, но данная ситуация, на мой взгляд, достаточно серьезна, чтобы ожидать окончательного ее разрешения от самого Урбана Девятого.

– И у вас, разумеется, нет сомнений, что разрешит он ее в вашу пользу, – невозмутимо заметил кардинал.

Роберт стиснул зубы.

– Разумеется, только святейший отец может судить о том, насколько обоснована моя жалоба, – проговорил он. – Однако мне доподлинно известно, что, согласно обычаям, в этой тяжбе закон на моей стороне.

Кардинал изменил позу и спросил:

– А не были ли эти земли всего несколько лет назад официальной собственностью семьи Тарент?

Роберт был уверен, что наглый прелат только притворяется наивным простачком.

– Такое положение дел было следствием беззакония, монсеньор! Мой дед был изгнан с этих земель предком сегодняшнего графа Лизьё. Вернув себе эти владения, я всего лишь восстановил свои права.

– Но не находится ли подобное дело в ведении короля Франции?

Для Роберта это было уже слишком.

Ты ищешь драки? Что ж, получи.

– Разумеется, но святейший отец может и сам разрешить данный вопрос. Никто не посмеет оспорить его мнение. Поэтому я подумал, что, учитывая мою роль в крестовом походе и мою изначальную личную причастность, обращение к королю могло бы навлечь на нашу военную кампанию излишние риски. Меня могли бы подвергнуть опасному давлению, что, в свою очередь, могло бы заставить меня раскрыть некоторые детали, которым лучше оставаться необнародованными.

Кардинал побледнел.

Погоди, дружок, это еще не все.