Петербург. Тени прошлого - Катриона Келли

тем, кто находился внизу общественной лестницы; было еще меньше, чем при ущербном эгалитаризме советских бюрократических отношений. Это чувствовали многие. Независимо от того, была ли подобная оценка объективно верной, она, безусловно вызывала неудовлетворенность, как политическую, так и социальную. Неудивительно, что одним из самых успешных начинаний российской оппозиции стал сайт rosyama.ru – общедоступный ресурс, на котором жалобщики получили возможность бомбардировать власти сообщениями о ямах на дорогах, всего лишь кликая мышкой[799].

Личный фактор стал превалировать не только в государственном секторе: в частных компаниях отношения тоже были непредсказуемы. В одной и той же фирме можно было встретить обаятельных и эффективных сотрудников, а рядом с ними – тех, кто «с постели встал – уже устал». Судя по многочисленности сайтов, где можно было пожаловаться (и по сарафанному радио), преобладали работники второго типа. Когда я как-то раз похвалила в разговоре телефонного мастера, который (в отличие от большинства подобных специалистов в Британии) пришел вовремя, трезвый, да еще и починил линию в считаные секунды (и совершенно бесплатно), собеседник ответил: «Да все они там баптисты!» Полагаю, особенностями биографии разница в поведении работников не исчерпывалась. Всеобщая убежденность в том, будто профессионализм – явление необычайное, порой действительно стимулировала проявления редкостного профессионализма, но чаще поощряла самый обычный непрофессионализм: «а чего еще вы ожидали?»[800]

Новые рабочие места, новая трудовая этика?

Если связь между прошлым и настоящим в том, что касалось трудовых отношений, была запутанной, сам корпоративный стиль претерпел заметные изменения. Все ведущие компании и учреждения обзавелись собственными веб-сайтами, и почти всегда на таком сайте присутствовал исторический раздел, где подчеркивалась укорененность организации в городе. Официальная история компании превратилась в отдельный жанр, и для профессиональных историков сочинение книг подобного рода стало видом заработка[801]. Изданный к юбилею города роскошный трехтомник «Петербург. История торговли» (2002–2003) включает хронику истории известных фабрик и магазинов XIX века, рассказ о советских предприятиях и их вкладе в оборону Ленинграда, а также пространные сведения о развитии и расширении производства и торговли в постсоветский период: динамичные новые директора, новейшие технологии, новые бренды и производственные линии; при этом авторы не забыли об уникальной истории города, в котором осуществлялась вся эта коммерческая деятельность[802].

4.7. Отреставрированный лифт и лестничные пролеты в доме Мертенса, Невский проспект, 2010

Что же касается фасада, демонстрируемого реальным посетителям, здесь все обстояло несколько иначе. В конце 1990-х и в 2000-х стало престижным размещать офисы в роскошных исторических зданиях (местный вариант «рейдерских захватов» – сговор с городскими властями с целью выселить арендаторов из приглянувшегося здания)[803]. Иногда, как, например, в доме Мертенса на Невском проспекте, подъезды, лестницы и лифты тщательно реставрировались.

Тем не менее, заняв историческое здание, компании часто стремились подчеркнуть свой «продвинутый» статус при помощи шикарной офисной мебели, монохромных электроприборов с матовыми поверхностями и вертикальных жалюзи (в отличие от прежних штор с рюшами). Со временем (к середине 2000-х) государственные учреждения тоже начали приобретать новую мебель, как правило сделанную из ДВП с облицовкой светлого дерева – чаще клена, в отличие от популярных в прошлом кофейных оттенков. Но и у первых, и у вторых сохранялась традиционная организация пространства, где в центре внимания оказывался письменный стол. Показателем высокого статуса по-прежнему оставался телефонный аппарат, конкурировавший с мобильниками и смартфонами. Но вокруг все выглядело совсем по-другому.

Кабинеты научных работников изменились гораздо меньше. Там стояла все та же обшарпанная мебель – столы да стулья, максимум еще шкаф или вешалка для одежды. Главным дополнением к привычному интерьеру стал компьютер (вокруг которого образовывались жутковатые сплетения проводов); порой к нему добавлялась микроволновая печь или тостер. Но и здесь, как во всех прочих офисах, заметно увеличилось количество разложенных на виду личных вещей. Комнатные растения остались, но появилось куда больше «факультативных» предметов. Столешницы были заставлены разнообразными полезными безделушками – тут были и стаканчики для карандашей, и кружки, и забавные фигурки зверей, смешные картинки, поздравительные открытки, не говоря уже о семейных фотографиях. Шкафы для хранения оборудования были изнутри оклеены узорчатой бумагой, микроволновые печи украшены магнитиками и надписями.

4.8. Микроволновка и икона в обеденной зоне рабочего помещения, 2009

Индивидуальный характер можно было придать любому помещению, даже самому маленькому. В 2008–2009 годах в светофорной будке у перехода на пересечении улиц Лебедева и Боткина висели веселые занавески в цветочек, стоял горшок с бальзамином, рядом – пластмассовые цветочки и фото с пейзажем. Когда будка пустовала, занавески были стыдливо задернуты, скрывая эту интимно-домашнюю сцену[804].

Но этот симпатичный уют, на вид и на ощупь как бы уравнивающий всех со всеми, не мог скрыть разницу в политической и культурной значимости разных видов деятельности. К концу 2000-х Санкт-Петербург стал городом, где большинство было занято на госслужбе – почти как в 1840-е. Мечты 1990-х о подобии вольного ганзейского города сменились реальностью, больше напоминавшей немецкое курфюршество с ограниченными, упрямыми и ленивыми чиновниками, как в повести Й. Эйхендорфа «Из жизни одного бездельника». Посмотрим, изменит ли петербургский статус-кво переезд в город Верховного суда и компании «Газпром», как двух ведущих национальных институций. Ведь именно предполагаемая необходимость обеспечить вновь прибывших сотрудников этих организаций подходящим ландшафтом и удобствами послужила причиной для строительства Охта-центра (ныне – Лахта-центр. – К. К., 2021). Сумеет ли приток московских бюрократов, представителей более динамичной рабочей культуры, изменить и мелкие детали трудовой жизни? Отвечая на юмористический опрос на тему «Какие испанские традиции Вам хотелось бы видеть в России?», проведенный информационным агентством «Росбалт» во время официального «Года Испании» в 2011 году, значительное большинство респондентов высказалось в пользу сиесты[805]. Подействует ли инъекция московской энергии и амбиций, или их придавит пресловутым низким атмосферным давлением и изматывающими ветрами невской дельты, бесконечными осенними ночами и поздними зимними рассветами?

Глава 5

Елисеевский и Апрашка

Чересчур похож на гнома

Старичок из гастронома.

Тащит сетку, та полна.

Что там в сетке? Ветчина?

И. Бродский

Аскетизм, присущий ленинградской интеллигенции, особенно сказывался в отношении к хождению по магазинам. В ходе дискуссий о будущем Невского проспекта в середине 1960-х даже высказывались мысли о полной ликвидации магазинов с тем, чтобы превратить улицу в культурный заповедник[806]. В повести «Сенная площадь» (1977) Н. Катерли обращается к классическим традициям петербургской прозы –