"Волкодавы" Берии в Чечне. Против Абвера и абреков - Юлия Нестеренко

И тогда Курт спросил:

— А кто такой Авторханов?

— Еще один чеченский интеллигент, взращенный Советской властью и предавший ее! — прокомментировал Петров. — Сам Берия лично направил его к главарю чеченских мятежников с задачей либо убедить Исраилова сложить оружие, либо убить его в случае отказа. Вместо этого Авторханов остался с бандитами, а впоследствии как посланник чеченских повстанцев перешел линию фронта, чтобы передать германскому командованию предложение военного союза на условиях создания независимого чеченского государства под протекторатом Германии. Сначала его чуть не расстреляли как советского провокатора, но потом разобрались и предоставили оплачиваемую работу в отделе пропаганды Кавказского Фронта.

— А это правда, что он в подростковом возрасте сбежал из дома и Авторханов вовсе не его настоящая фамилия? — как всегда встрял с вопросами обожающий жареные факты Димпер.

— Да, эту фамилию ему дали в детдоме, — подтвердил майор. — А убежал он из своей семьи потому, что был исключен из медресе за чтение светской литературы. В юности он вступил в партию большевиков, и его послали в московский Институт красной профессуры, ковавший высшие теоретические кадры партии. Лекции в этом институте читал даже сам товарищ Сталин! Авторханов мог сделать головокружительную партийную карьеру, но вместо этого связался с Бухариным и «правой оппозицией».

— А я помню, что Авторханов работал зав. отделом народного образования в Чечне, — сказал живший до войны в Грозном Димпер. — Он даже организовал Чеченский драмтеатр. Представляете, как смешно: играть Шекспира на чеченском языке. «Хаволь, Джульетта на балкон!» Обхохочешься!

— А почему на немецком можно играть Шекспира, а на чеченском нельзя?! — не понял юмора Курт.

— Ну, это просто надо слышать! — махнул рукой Крис.

— Еще дополни к его заслугам то, что Авторханов был членом Союза писателей СССР и одним из авторов «Грамматики чеченского языка», — сказал майор. — В 1937 году Авторханов, как и многие другие чеченские партработники, был арестован по обвинению в измене Родине. К сожалению, несмотря на трехлетнее следствие по его делу, нашим товарищам из НКВД так и не удалось доказать его вину. Он выдержал все психологические пытки и даже имитацию расстрела. Но мы чувствовали, что он скрытый враг Советской власти, и не ошиблись в своих предположениях!

— Да уж, после их психологических пыток в НКВД любой станет врагом Советской власти, — тихо прошептал Курт, но Димпер все равно его услышал и так же тихо прошипел на ухо:

— Ты что, мало в карцере сидел, еще туда хочешь?!

— После прошлого бандитского нападения в маленьком казачьем поселке возле крепости по приказу Лагодинского постоянно находились несколько вооруженных красноармейцев с целью защиты местного населения от абреков. В Новый год на это дежурство напросился наш отряд, и полковник дал добро. На этот раз с нами отпустили также Курта с медсестрой Наташей.

Однако провести новогоднюю ночь так весело, как хотелось бы, нам не удалось.

Мы знали, что бандиты намеренно могли спланировать нападение именно с 31-го на 1-е, так как рассчитывали, что русские солдаты выпьют и расслабятся. В самой крепости караулы тоже были удвоены.

За окном выла метель, а мы тревожно вслушивались, ожидая среди ее завываний различить тревожное ржание коней и гортанные голоса бандитов. Заряженное оружие висело на стене за нашими спинами, у разбитого при взрыве и наскоро заткнутого старой подушкой окна Гюнтер поставил ручной пулемет. Майор Петров распорядился, чтобы каждый час двое из нас попеременно отправлялись на пост около дровяного сарая и кукурузной сапетки (мой дом был крайним в поселке, и наш задний двор выходил непосредственно к реке, за которой начинался горный лес). С автоматами наперевес караульные вглядывались в темную мглу, и им уже начинали мерещиться черные всадники на черных конях.

Но я был доволен уже тем, что в этот день могу быть со своими родными. Из печи доносился аромат свежеиспеченного пирога с тыквой, вопреки всему пытаясь создать атмосферу домашнего тепла и уюта; мама и сестра суетились, расставляя на столе миски с квашеной капустой и тарелки с тонко нарезанными ломтиками розоватого домашнего сала. Майор Дополнил угощение вермахтовской консервированной колбасой в круглых жестяных банках, сброшенных с самолета для диверсантов. Эти консервы даже ножом вскрывать не надо было: покрутишь вставленный в крышку ключик, и банка вскрывается, обнажая вкусное содержимое.

— Вот только выпить на Новый год толком нельзя из-за проклятых абреков, — возмущались мы с Петровым.

Полковник Лагодинский строго-настрого приказал сохранять трезвые головы, и был поднят только один тост. Естественно, он прозвучал так: «Пусть в наступающем году кончится проклятая война!»

И мы все дружно подняли граненые стаканы и чокнулись ядреным русским самогоном, такая странная компания посреди войны: русские, немцы и чеченцы. Впрочем, я давно уже понял, что ни зло, ни добро не имеют национальности. И еще я подумал, что хорошо бы встретить следующий год в том же составе, желая, чтобы никого не убили в наступающем году. Хотя я прекрасно знал, что рассчитывать на такое везение в боевой обстановке очень сложно.

— Пожалуй, из всей компании самое хорошее настроение было у нас с Наташей, ведь мы сидели рядом, и я мог незаметно для всех гладить ее руку под столом. Изредка она наклонялась ко мне, и выбившийся из ее прически локон щекотал мою щеку. И еще, слава богу, за маленьким столом было тесновато, мы сидели на деревянных лавках плотно прижавшись друг к другу, и я сквозь тонкую ткань ситцевого платья ощущал тепло девичьего тела.

Изредка Наташа по хозяйским надобностям отлучалась на кухню, и я каждый раз норовил увязаться за ней, несмотря на косые взгляды Чермоева.

В полумраке маленькой кухоньки, освещаемой лишь тусклым пламенем из открытой дверцы печи, мы украдкой целовались, и я пьянел без вина от нашей недозволенной любви; я шептал ей, что мы теперь будем вместе всю жизнь, и уж если мы смогли встретиться вот так — посреди войны, то какая же сила сможет разлучить нас?! Она прятала свое пылающее лицо у меня на груди, ее руки лежали у меня на плечах, а сердце билось часто-часто и в такт вместе с моим.

Но мы не могли задерживаться на кухне слишком долго; сняв с печи чугунок с пареной картошкой, мы были вынуждены возвращаться в горницу.

Гюнтер смотрел на нас понимающими и грустными глазами.

— Пойдем покурим, — кивнул он мне.

Надо сказать, что я толком не курил, так просто изредка баловался сигаретами. Но я понял, что это приглашение к разговору, и вышел вслед за фельдфебелем во двор. Спрятавшись от ветра за стеной сарая, мы раскурили самокрутки с крепчайшим деревенским самосадом; я закашлялся от густого, дерущего горло дыма и предпочел выбросить в снег свою «козью ножку».