Год смерти Рикардо Рейса - Жозе Сарамаго

На станции Фатима поезд опорожнил нутро. Толкались локтямибогомольцы, издалека почуявшие благоухание святости, перекликались родичи, всуматохе растерявшие друг друга, и станционная площадь стала подобна военномулагерю, взбудораженному командой «в ружье!». Большинство совершитдвадцатикилометровый переход до пещеры, именуемой Кова-да-Ириа, пешком, другиеже — те, кому такие подвиги не под силу, у кого дыхание покороче, кто на ногунетверд — вереницей поползут к автобусам. Солнце с безоблачного неба светитярко, греет жарко. Рикардо Рейс отправился на поиски пропитания. Кругом визобилии снуют бродячие торговцы, предлагающие пирожки и творожники, печенье,сушеные фиги, воду из кувшинов, фрукты по сезону, груды кедровых орешков иминдаля, и семечек, и зернышек люпина, однако нет ничего, что заслуживало быгордого имени ресторана, а есть лишь немногочисленные и мерзкого вида забегаловки,битком набитые харчевни — если и втиснешься, как следует запасись терпением,прежде чем добудешь вилку, нож и тарелку с чем-нибудь съестным. Впрочем,могучий прилив духовности, осенявшей здешние места, сыграл на руку РикардоРейсу: нашлись, как ни странно, посетители, которые при виде представительного,по-городскому одетого господина, протолкнули его с грубовато-добродушнойнепосредственностью вперед, и вот благодаря цивилизованному его облику перепалоему скорее, чем он надеялся, приправленной маслом и уксусом жареной рыбки сотварным картофелем, а потом еще и яичницы-болтуньи, ибо для прочих изысков небыло у него ни времени, ни терпения. Он выпил вина, которое вполне могло быоказаться церковным, вкусил доброго крестьянского хлеба, сырого и тяжелого, и,поблагодарив новых знакомых, вышел, озаботившись теперь разрешением проблемтранспортных. Бешеная сутолока на станционной площади слегка, как показалосьему, улеглась — очевидно, пока не прибыл с юга или с севера очередной поезд —но поток пеших богомольцев не иссякал. Хрипло прогудел автобус, оповещая, чтоесть еще свободные места, и Рикардо Рейс подбежал, вскочил, пробрался,перешагивая через наваленные в проходе корзины, скатанные циновки и одеяла,отвоевал себе кусочек незанятого сидения, и для человека, занятого процессомпищеварения и разморенного зноем, все это было непросто и требовало усилийизрядных и даже чрезмерных. Автобус, немилосердно тряся и встряхивая своихпассажиров, тронулся и покатил, вздымая клубы пыли, по окаянной, гравием крытойдороге. Сквозь грязные стекла едва можно было различить пейзаж, волнистый ибесплодный, а кое-где — и диковатый, как в дремучем лесу. Водитель сигналилбеспрерывно, оттесняя паломников на обочины, отчаянно вертел рулем, объезжаярытвины и выбоины, и каждые три минуты звучно и смачно сплевывал в открытоеокно кабины. Дорога же являла собой разворошенный людской муравейник — шликолонны богомольцев, ползли — каждая в своем темпе — запряженные волами повозкии телеги, а иногда проскакивал, сдержанно рыча, роскошный лимузин с шофером вформенной тужурке и фуражке, провозил престарелых дам в черном,коричневато-пепельном или темно-синем, солидных, в строгих костюмах, господ,хранивших на лице сосредоточенное выражение, присущее лишь тому, кто сию минутупересчитал деньги и обнаружил малость лишку.

Разумеется, наблюдать такие картины можно лишь в те минуты,когда стремительный автомобиль притормаживает, не в силах пробиться сквозьзапрудившую шоссе густую толпу богомольцев во главе с приходским священником,который торит и указует им путь как в фигурально-духовном, так и впрямо-материальном смысле слова, заслуживая всяческих похвал за то, что несетвсе тяготы и глотает пыль наравне с паствой своей, постукивающей копытцами понеровной щебенке. Впрочем, большинство босиком. Кое-кто держит над головойраскрытый зонт — чтобы темечко не напекло, ибо люди, склонные к солнечнымударам и обморокам, встречаются и среди простонародья. Вразброд и вразнобойзвучат песнопения, пронзительные голоса женщин тянут бесконечную, хоть пока ещеи бесслезную жалобу, а мужчины, которые, за редкими исключениями, не помнятслов, лишь подтягивают, басовито подхватывая гласные, а большего от них и нетребуется, пусть делают вид, будто участвуют. Там и тут видны паломники,присевшие в тени заморить червячка, набраться сил перед последним отрезкомпути, пожевать хлеба с колбасой, звенышко вяленой трески, сардинку, изжареннуюдня три тому назад в далекой деревне. Подкрепившись, вновь выходят на дорогу,женщины несут на голове корзины с провизией, то одна, то другая на ходу кормитгрудью младенца, и все окутаны облаком пыли, взметенной проехавшим автобусом,однако никто не обращает на это ни малейшего внимания, никто не ворчит, вот она— привычка, вторая натура, седьмая шкура, и пот ручьями течет по лбу,прочерчивает дорожки на пропыленных щеках, тылом ладони утрется паломник — ибез толку, даже еще хуже: была грязь, а стала просто-таки короста. От зноятемно-багровыми делаются лица, но женщины не стягивают платки с голов, мужчиныне снимают толстые суконные пиджаки, не расстеги-вают воротнички, вбессознательной памяти этого народа накрепко засели обычаи пустыни, по-прежнемуверит он — что спасает от холода, то и от жары спасет, и потому-то кутается,закрывается весь, словно прячется под одеждой. Там, где дорога делает изгиб,под деревом собралась кучка людей, слышны крики, женские рыдания, виденраспростертый на земле человек. Автобус замедляет ход, чтобы пассажиры моглиразглядеть происходящее, но Рикардо Рейс говорит, кричит водителю: Остановите,надо узнать, что с ним, я врач! Возроптавшие — вероятно, это те, кто стремитсякак можно скорее прибыть в край, где явлено было чудо — быстро замолкают,устыдясь перспективы если не оказаться, так показаться бесчеловечными. РикардоРейс выходит из автобуса, протискивается сквозь небольшую толпу, становится наколени прямо в пыль рядом с лежащим, прикладывает пальцы к сонной артерии,убеждается, что он умер, и говорит: Он умер, и, видит Бог, не стоилоостанавливать автобус для того лишь, чтобы произнести эти слова. От них плач истенания возобновляются с новой силой, ибо родня у новопреставленногомногочисленна, и лишь вдова — старуха, выглядящая еще старше, чем покойный еестарик, у которого теперь нет возраста — глядит на него сухими глазами, толькогубы дрожат, да пальцы теребят бахрому шали. Двое мужчин лезут в автобус,чтобы, доехав до Фатимы, сообщить о смерти властям — пусть распорядятся забратьтело с обочины и предать его земле на ближайшем кладбище.

Рикардо Рейс возвращается на свое место, оказываясь вперекрестье устремленных на него взглядов и в центре всеобщего внимания —сеньор доктор в нашем драндулете, повезло нам с таким попутчиком, хоть на этотраз проку было от него немного, всего лишь засвидетельствовал смерть. Новыепассажиры поведали всем желающим слушать, что старик был уже очень болен, емубы дома сидеть, а он — ни в какую, не возьмете, говорит, меня с собой —повешусь на кухне, вот и помер вдали от дома, своей судьбы никто не избегнет.Рикардо Рейс покивал в знак согласия, но никто этого не заметил: да уж, судьба,будем надеяться, поставят под этим деревом крест в назидание будущимбогомольцам, пусть хоть «Отче наш» прочтут за упокой души того, кто помер, неиспо сдавшись, не причастясь святых тайн, но сейчас уже, конечно, в царствиинебесном, путь его туда начался с той минуты, как он вышел из дому. А если бызвали этого старика Лазарем и появился бы из-за поворота дороги Иисус Христос,направляющийся в Кова-да-Ирию поглядеть на чудеса, он бы, благодаря большомуопыту и долгой практике, все понял сразу, с первого взгляда, протиснулся бычерез толпу зевак, а того, кто воспротивился бы, спросил: Да ты знаешь, с кемразговариваешь? — и подойдя к бесслезной старухе, сказал бы: Предоставь этомне, и вот делает еще два шага вперед, осеняет себя крестом, будто предчувствуясвой собственный, и, само собой разумеется, что раз уж он стоит здесь, срединас, то еще не распят, и возглашает: Лазарь, встань и иди! — или как там? —Лазарь, иди вон! и усопший поднимается с земли, обнимает жену, теперь-то уждавшую волю слезам, и все возвращается в первоначальное состояние, так что,когда через небольшое время подкатит, чтобы забрать труп, телега с санитарами ипредставителем власти, едва ли кто в толпе удержится от вопроса: Почему ищетевы живого среди мертвых? — и от того, чтобы добавить: Его нет здесь, ибовоскрес он. В Кова-да-Ирии при всех стараниях ни разу не происходило ничегопохожего.