Год смерти Рикардо Рейса - Жозе Сарамаго

Лидия, уже одетая по-уличному, появилась в дверях спальни,сказала: Значит, через неделю, чувствуя себя глубоко несчастной, уходит она,чувствуя себя глубоко несчастным, Рикардо Рейс остается, она не знает, в чем еевина, зато он знает, какая беда его постигла. Слышится журчание льющейся воды,горячий парной запах проникает даже сюда, но Рикардо Рейс, знающий, как обширнаэта ванна — просто-таки море-океан, — лежит в постели еще несколько минут,наконец встает, накидывает халат, и, шаркая шлепанцами, входит в туалетнуюкомнату, глядится в зеркало, но, к счастью для себя, ничего в нем не видит, ибозеркало милосердно запотело, думает: Это — не смертельно, со всяким бывает,должно было когда-нибудь и со мной случиться, что вы на это скажете, доктор? Нетревожьтесь, пропишу вам кое-какие новые пилюльки, они вас избавят от этихмаленьких неприятностей, а главное — постарайтесь не застревать на этом,развлекитесь, отвлекитесь, в кино сходите, если подобное с вами произошловпервые, вы с полным правом можете считать себя счастливчиком. Рикардо Рейсзакрутил кран, снял халат, умерил холодной струей обжигающее озеро и сталмедленно погружаться в него, будто решив навсегда отринуть стихию воздуха. Рукии ноги всплыли на поверхность, следом двинулся было сморщенный член,заколебался вверх-вниз, словно водоросль, удерживаемая корнем, и Рикардо Рейс,не решаясь дотронуться до него, лишь смотрел как на что-то отдельное и ему непринадлежащее: кто — чей, он — мой или я — его, думал он и не находил ответа,достаточно тошно становилось и от вопроса.

Три дня спустя появилась Марсенда. Регистраторше онасказала, что хотела бы пройти к доктору в последнюю очередь, потому что пришлане на прием: Передайте доктору, что к нему — Марсенда Сампайо, но пусть онпримет меня, когда не будет других пациентов, и сунула бумажку в двадцать эскудорегистраторше в карман, и та в должный момент доложила о посетительнице РикардоРейсу, уже снявшему белый халат — куцее одеяние, едва доходящее до серединыбедра, и придающее ему вид никак не верховного жреца в святилище медицины, а влучшем случае — служки, который опорожняет и моет сосуды, зажигает и гаситсвечи, выписывает свидетельства — о смерти, разумеется, а жаль все-таки, что всвое время он раздумал специализироваться по акушерству, не потому, разумеется,что эта сфера затрагивает самые интимные и драгоценные женские органы, а потомучто с их помощью производятся на свет дети, дети же, пусть и зачатые от других,отчасти возмещают отсутствие своих — впрочем, может, они и не отсутствуют, даобретаются неизвестно где. А пошел бы по этой стезе — слышал бы биение новогосердца, принимая, держал бы в руках грязных и липких, выпачканных кровью ислизью, потом и слезами зверюшек, внимал бы их первому крику — крику, лишенномусмысла или имеющему смысл, нам неведомый. Путаясь во вдруг перекрутившихся рукавах,он вновь натянул халат, мгновение постоял в нерешительности, не зная, встретитьли Марсенду в дверях или ждать ее за письменным столом, с профессиональнымдостоинством возложив руку на толстый справочник, кладезь премудрости, своднедугов и скорбей, и в конце концов отошел к окну, откуда виднелась площадь,вязы, цветущие липы, статуя мушкетера, именно здесь захотелось ему принятьМарсенду и сказать, как бы нелепо это ни звучало: Весна, смотрите, как забавно,один голубь уселся Камоэнсу на голову, другие — на плечи, пожалуй, оправдываетсуществование памятников и до известной степени придает им смысл только то, чтоони служат насестом для голубей, захотелось сказать, да не сказалось, потомучто приличия, принятые в мире сем, пересилили. Марсенда появилась в дверях, и:Проходите, пожалуйста, елейным голоском произнесла регистраторша, до тонкостейпостигшая науку различать положение в обществе и степень обеспеченности.Рикардо Рейс забыл про липы и вязы, а голуби взмыли в воздух — что-то ихспугнуло или же просто захотелось крылья расправить, на площади Луиса деКамоэнса охота запрещена круглый год, а будь эта женщина голубкой, она бывзлететь не смогла, потому что крыло повреждено: Как вы поживаете, Марсенда,очень рад вас видеть, как здоровье сеньора Сампайо? Благодарю вас, доктор, всехорошо, он не смог приехать, просил кланяться, и вышколенная регистраторшаудаляется, закрывая за собой дверь. Руки Рикардо Рейса еще сжимали рукуМарсенды, они молчали, и он указал на стул, она садится, не вынимая левую рукуиз кармана, и, как ни приметлив взгляд регистраторши, даже она не подумала бы,что дама, вошедшая в кабинет доктора Рикардо Рейса, страдает каким-нибудьизъяном, напротив — вовсе недурна, хоть, может быть, худа слишком, но ничего,такой молоденькой это даже идет. Ну, расскажите, как вы себя чувствуете, сказалРикардо Рейс, и Марсенда ответила: Все по-прежнему, скорей всего, я больше непойду к врачу, по крайней мере — к здешнему, в Лиссабоне. И что же — никакихпризнаков улучшения, повышения чувствительности? Ничего, что давало быоснования тратить силы на то, чтобы надеяться. А сердце? Сердце бьется, хотитеубедиться? Не я ваш лечащий врач. Но вы ведь теперь — кардиолог, обрели нужныепознания, отчего бы мне не проконсультироваться с вами. Ирония вам не идет, ястараюсь всего лишь как можно лучше делать то, что умею, а умею я мало ивременно заменяю своего коллегу, я же вам это объяснял в письме. В одном изписем. А вы представьте, что второго не получили, могло же оно затеряться подороге. Вы раскаиваетесь в том, что написали его? Раскаиваться — самое что нина есть никчемное занятие, и, как правило, тот, кто кается, всего лишь желаетзаслужить прощение и забвение, в глубине души продолжая кичиться своимигрехами. Вот и я не раскаивалась, что была у вас дома, не раскаиваюсь и сейчас,и если поцеловаться — грешно, то я даже горжусь своим грехом. Между нами ничегоне было, кроме этого поцелуя, да и с каких пор поцелуй стал считаться смертнымгрехом? Это был мой первый поцелуй, оттого, должно быть, я и не раскаиваюсь. Ичто же — вы никогда ни с кем не целовались? Это был мой первый поцелуй. Скороконсультация закроется, не хотите зайти ко мне, там удобней будетразговаривать. Нет. Мы войдем порознь, я вас не скомпрометирую. Я предпочитаюоставаться здесь столько, сколько можно. Я — тихий человек и вас не обижу. Чтоозначает эта ваша улыбка? Ничего особенного она не означает, разве чтоподтверждает мою тихость, а если вам угодно, чтобы я выражался точнее, могусказать, что сейчас во мне царит глубочайшее спокойствие, полнейший, таксказать, штиль, отражением которого и служит моя улыбка. И все-таки я быпредпочла не ходить к вам, а остаться здесь, считайте, что я — ваша пациентка.В таком случае, на что жалуетесь? Мне больше нравится, когда вы вот такулыбаетесь. Мне самому — тоже. Марсенда вынула левую руку из кармана, положилаее на колени, прикрыла правой, словно и впрямь собираясь приступить к изложениюсвоих недугов: Видите ли, доктор, какие-то у меня нелады с этой рукой, и этоеще вдобавок к не совсем здоровому сердцу, но вместо этого произнесла: Жизнь —это какое-то сплошное несовпадение, и жили мы так далеко друг от друга, ивозраст у нас разный, и судьбы тоже. Вы повторяете то, что написали в своемписьме. Вы нравитесь мне, Рикардо, правда, не знаю, насколько сильно. В моигода мужчина, объясняющийся в любви, выглядит нелепо. Мне хотелось прочестьваше признание не меньше, чем сейчас хочется его услышать. Я не делаюпризнаний. Делаете. Мы с вами обмениваемся поклонами, дарим друг другу букетыцветов, они и в самом деле прекрасны, но уже срезаны и мертвы и не знают этого,а мы — притворяемся, будто не знаем. Мои цветы я поставлю в воду и будусмотреть на них, пока цвета не выцветут. Глаза не успеют устать. А сейчас ясмотрю на вас. Я же не цветок. Да, вы — мужчина, разницу уловить мне по силам.Тихий мужчина, человек, который сидит на берегу и смотрит, как струятся ееводы, и, может быть, надеется увидеть, как поток несет его самого. По выражениюваших глаз мне кажется, что в эту минуту вы видите меня. Это правда: я вижу —вы уплываете по течению, словно цветущая ветка, на которую присела птичка. Незаставляйте меня плакать. Рикардо Рейс подошел к окну, отдернул штору. Голубине сидели больше на бронзовом изваянии, а суетливыми кругами носились надплощадью. Марсенда тоже подошла к окну: Когда я шла через площадь, голубь сиделу него на руке, у сердца. Да, они это любят, там они чувствуют себя поднадежной защитой. Отсюда не видно. Камоэнс стоит к нам спиной. Шторазадернулась. Они отошли от окна, и Марсенда сказала: Мне пора. Рикардо Рейсвзял ее левую руку, поднес к губам, медленно, будто отогревая окоченевшую отмороза птичку, дохнул на нее, и в следующий миг уже прильнул губами к ее губам,и кровь, грохоча, как водопад, рванулась в пещеры, а проще и без метафорговоря, вызвала эрекцию, не окончательно, значит, омертвела его плоть, верно явам сказал, чтобы раньше времени не отчаивались. Марсенда почувствовала его иотстранилась, а, чтобы снова почувствовать, снова прильнула, хоть, будучиспрошенной, и поклялась бы она, обезумевшая девственница, что ничего подобногоне делала, но уста их не разъединялись, покуда она не простонала: Мне пора,высвободилась из его рук и бессильно опустилась на стул. Марсенда, выходите заменя замуж, сказал Рикардо Рейс, и она, внезапно побледнев, взглянула на него иответила: Нет, причем так медленно, что было отчасти даже непонятно, как этодля произнесения односложного слова потребовалось столько времени — гораздобольше, чем для последовавшего за этим: Мы не будем счастливы. Несколько минутоба молчали, а потом Марсенда в третий раз сказала: Мне пора, но теперь ужеподнялась и направилась к двери, а Рикардо Рейс — следом, желая удержать ее, ноона была уже в коридоре, и в глубине его уже появилась регистраторша, и тогдаон громко произнес: Я провожу вас, и в самом деле проводил, они обменялисьрукопожатием: Кланяйтесь сеньору Сампайо, сказал он, она же ответила невпопад:Когда-нибудь, и осеклась, кто-нибудь когда-нибудь невесть зачем продолжит этуоборванную фразу, кто-нибудь неизвестно где завершит ее, но пока прозвучалотолько это: Когда-нибудь. Дверь закрыта, Я вам еще понадоблюсь? — спрашиваетрегистраторша. Нет, Ну, тогда я с вашего позволения пойду, больных больше нет,и псе врачи разошлись. Я еще задержусь ненадолго, мне надо привести в порядоккое-какие бумаги. Всего доброго, сеньор доктор. Всего доброго, Карлота, ибоименно таково ее имя.