Самоцветные горы - Мария Семенова

Деловой смысл старика в самом деле был достоин восхищения –особенно если учесть все обстоятельства. Прирождённый купец тем и хорош, чтоумеет понять, когда торг и дальнейшие препирательства делаются неуместны.Стумех шагнул к дочери:

– Дай сюда ожерелье.

– Не дам!.. – завопила вдруг Шамоон. И ещё крепчестиснула пальцы, без того уже, кажется, сжатые насмерть.

Эврих успел подумать, что так недолго и поранить пухлую,никогда не знавшую работы ладонь. А мельник сделал ещё шаг… и с вовсе нестарческой силой вытянул дочь поперёк ляжек своим посохом:

– Заткнись, дура! Хочешь, чтобы весь дом сбежался натебя поглазеть?..

И визг Шамоон в самом деле прекратился так, словно ейвнезапно заткнули рот. По мнению Эв-риха, никогда ещё сей грубый призыв ктишине не исполнялся столь быстро. И в такой точности. По нежным бёдрамкрасавицы, чуть ниже курчавых завитков, которые она даже не пыталась прикрыть,пролёг след отцовской палки. Он обещал назавтра превратиться в полновеснуючереду синяков. Но не хлёсткий удар заставил Шамоон замолчать. Ей, похоже,перепало что-то от деловой хватки батюшки. Она тоже знала, когда можно битьсяза выгоду, а когда следует спасать хотя бы то, что ещё можно спасти.

Стумех же вновь сгорбился, опираясь на посох, и в его голосевпервые прозвучало настоящее чувство:

– Да что ты в нём, в дерьмеце этом, нашла?..

И его можно было понять. Во время торжественного обряда вхраме Богини Соединяющей половина города любовалась Юх-Пай Цумбалом, молодыммельсинским виноторговцем. Славное лицо, крепкий разворот плеч, красиваясмуглота кожи – признак хороших старых меорийских кровей… Не парень –загляденье. Всем парам пара для Шамоон! А этот? Отвислое брюхо, круглая рожа,сальные волосёнки… И желтоватая шкура, наследие какого-нибудь кривоногогохалисунца, что пятьсот лет назад походя разложил подвернувшуюся саккаремскуюбабу!..

Известное дело, уважать исчезнувший народ много проще, чемживого соседа. Поэтому меорэ, грабившие эти места двести лет назад, далиблагородную кровь. А халисунцы, вражда с которыми отгремела тому полтысячилет, – наплодили ублюдков. Змея же дочь, вместо того чтобы и далее разумномолчать, дерзостно прошипела: – У мужчин не там красота!.. Все взглядыобратились на “мужскую красоту” Бхубакаша, дряблую и ничтожную от пережитогостраха. Шамарган захохотал первым, громко и непристойно. Волкодав подошёл кложу и разомкнул пальцы женщины, стиснутые на ожерелье. Вы вернётесь к своейзаконной хозяйке, благородные камни… это я вам обещаю. Перед ним была усеяннаякаплями пота склонённая шея Бхубакаша и крохотный серебристый замочек, которыйследовало расстегнуть. Больше всего венну хотелось сломать эту паскудную шею.Сломать одним движением руки. Волею Хозяйки Судеб, он знал, как именно былаотобрана у Ниилит материна памятка. Осквернять её ещё и убийством?.. Волкодаврасстегнул замочек и ощутил в ладони особую, безошибочно узнаваемую тяжесть,присущую истинным самоцветам. “Сердечный друг”, с самого начала так и непосмевший издать ни единого звука, едва слышно выдохнул. Он понял, что рядом сним только что стояла смерть. Приблизилась на расстояние волоска – и отступила…побрезговав.

А Стумех, сгорбившись и обняв свой посох, – плакал.

* * *

Многодневный дождь, удивлявший и беспокоивший обитателейТин-Вилены, наконец перестал. Странная туча, рукавом протянувшаяся со стороныгор, разорвалась на части, и поднявшийся ветер понёс клочья дальше – на север.Многие горожане сочли, что таким образом им было явлено ещё одно свидетельствобожественной воли, направлявшей руку и резец молодого Тервелга. Уж не оказаласьли туча с дождём послана омыть город и храм перед тем, как святые лики будутпереданы жрецам и открыты для поклонения?..

Так судачили между собой горожане, и служители Близнецов неспешили объяснять им их заблуждение. Не потому, что вняли мудрости, бытующейпочти у любого народа и гласящей: “на всякий роток не накинешь платок”. Простов крепости нынче хватало других забот, и жрецам было не до того, чтобы ещёвразумлять горожан.

…Когда радостное шествие тин-виленцев остановилось передворотами и с чудотворных образов было откинуто покрывало, лишь слепой умудрилсябы не заметить потрясения, постигшего Избранного Ученика Хономера. Да и то,слепому бы рассказали. Хономер оставался в безмолвии и на коленях так долго,что жрецы под водительством Орглиса успели пропеть не один гимн, какполагалось, а целых четыре. И тогда… тогда произошло самое странное. Так и непроизнеся ни слова, Хономер поднялся на ноги – и ушёл обратно в ворота! Орглисникого не решился послать за ним и не пошёл сам, поскольку тем самым был быокончательно скомкан обряд, да и горожан в лишнее смущение вводить определённоне стоило. Лишь потом, когда всё завершилось, когда образа были с должнымимолитвами подняты на место прежних, а на лугу, предварявшем сады, началисьпляски и выпивка у костров, – Орглис заглянул в покои Избранного Ученика,желая узнать, что случилось. Но Хономера там не было… Его вообще не оказалосьнигде в крепости. Лишь подробный расспрос стражи позволил установить, чтоИзбранный Ученик почти сразу покинул её так называемыми Малыми воротами –подземным ходом, которым с самого времени строительства почти ни разу непользовались, поскольку войны и осады, ради которых он ладился, так и непроизошло. Содержался ход, тем не менее, в полном порядке. Он выводил наповерхность далеко в лесу, возле ручья, и дверцу можно было открыть лишьизнутри. Пользовался ли кто-нибудь ею за последние сутки – понять так и неудалось. Способностей к магии, позволявшей легко отыскать человека по любой еговещи, у Орглиса было не больше, чем у самого Хономера. Забеспокоившись ужепо-настоящему, Второй Ученик распорядился добыть чутких охотничьих собак ипустить их по следу… Это было исполнено, но собаки проявили редкое равнодушие.Ни одна из них на след так и не встала. Как будто им подносили к носу не староеоблачение Хономера, а нечто совершенно неинтересное, вроде капусты.

Дольше и упорнее всех искал Избранного Ученика человек,отнюдь не имевший отношения к внутренней жизни храма и даже не единоверецХономера: сегван Ригномер по прозвищу Бойцовый Петух.

Но и его поиски завершились ничем. Жрец то ли в воду канул,то ли сквозь землю провалился, то ли – а почему бы не предположить итакого? – на небо взлетел…

Знать бы Бойцовому Петуху, что, как раз когда он гадал обэтом, сидя на кухне корчмы “Бездонная бочка” в обществе милой стряпухи, Хономерв восторге молился, стоя на коленях перед Зазорной Стеной. Камни причинялисмертную муку его никак не заживавшим ногам, но боль с некоторых пор была длянего лишь крыльями, возносящими душу. Хономер нараспев произносил слова молитв,которым его никогда не учили на острове Толми, и всего менее задумывался оботсутствии храма и собратьев по вере, способных оценить его жреческоевдохновение. Рваные тучи плыли над головой, тёплый дождь ласково умывал бывшегоИзбранного Ученика, словно прощая его и помогая смыть слёзы. Серые скалы ичуточку тронутый осенью лес, многоцветный верещатник и густыенепроницаемо-зелёные ели, огромное великолепное небо… зачем храм с егоросписью, курениями и позолотой, когда кругом и внутри есть уже ЭТО?.. Этотмир, сотворённый любовью и благодатью Богов?.. Пытаться ли святить то, что итак свято от века?.. …А на камне, перед которым, словно перед алтарём, рухнулна колени Хономер, стоял маленький стеклянный светильничек. Тот самый, что оннекогда купил в Галираде, а потом потерял и не мог найти в ночь потопа у ЗимнихВорот. Стоял, блестя от дождя, и над его носиком трепетал огонёк, почтиневидимый в лучах проглянувшего солнца…