Гелен Аму. Тайга. Пеонерлагерь. Книга 1 - Ира Зима

— Меня Софья Ивановна зовут, печальные обстоятельства, но я рада знакомству.

— А я Александра Зарецкая, я вам дико благодарна, ну, что смогли мне такое рассказать, это очень важно, — и я заторопилась на остановку, мне уже давно пора на станцию, наверняка Женька ругается уже.

Узнала я сегодня много, но мне все страшнее, совсем не понимаю, что с этим миром происходит, в реальность такого преступления не могу поверить, а в голове звучит фраза: «он нас убивает снова и снова». Первый раз эту фразу я услышала, когда очнулась рядом с останками той, которая утверждает, что является мной. «Он нас убивает снова и снова», — все твердит она мне, то есть получается, это я твержу себе… Все эти девочки «она», все эти девочки «я», а «выродок», как символ червоточины пространства, охотится на не познанное им, но, убивая, так и не сумел получить «высокочастотность». Взять «силу» никак нельзя, «высокочастотность» можно только вырастить в себе, а он считает, что достаточно убить и получить все, что ему нужно от других. Создать «себя» из «ничего» и отдать, это единственный путь, и так нужно поступать много-много раз, накапливать и отдавать все из себя без остатка, тогда внутри родится как «зерно» утонченность звучания, музыка сфер, голос космоса. Знаю, потому что сама когда-то, в каких-то, видимо иных мирах прошла через это, и разве можно получить такой опыт силой и уничтожением, истреблением? Он, выродок, совсем не понимает, что умереть таким, как я, совсем не страшно, умирать легко, мы отдаем себя с полной готовностью и не оставляем ничего для себя, растворяясь в «сущем», мы — целое, мы — одно, но скольких еще он убьет? Смерть его не берет такого, все не может переварить выродка, куда смерти поместить его, даже ей он неугоден, куда такую «тяжесть» деть в тонкорунном пространстве? На «той» стороне просто нет места для такой плотности существа, прогресс в нем идет вспять, а мир уже есть пограничность жизни, «материальность» сама по себе является его крайней точкой. И Земля, «высшее существо», край воплощенной материи, держит выродка на себе до последнего, он — ядовитый отход, и как такое «нечто» утилизировать, чтобы «черные дыры» не стали больше?

Чувствую выродка нутром, узнаю его наверно, но и понимаю, что в нем развито абсолютное душевное здоровье, он хорошо прижился со своим убийственным ремеслом. И как его отличить от нормальных людей без внутренних метаний и мук совести, если кошмар, что он творит, никак на него не влияет? Маньяк в повседневной жизни может быть совсем неотличим от других в своем спокойствии, все, что он делает, как-то оправданно в его системе ценностей. Как мне его найти, если он становится «охотником» только в особые моменты, когда врастает в свое побуждение соединиться с жертвой?! И только одного могу сейчас желать, чтобы он не переключился на другую девчонку, пусть это буду только я, пусть он снова выберет меня и нападет, и я буду готова! Но как соединить эту историю с Аленой, с ее образом — мы совершенно разные. Что с ней случилось, как это вообще связано? Может, произошла встреча двух ипостасей маньяка и он не смог с этим справиться? Алена была частью «нормальной» жизни выродка, а Оля стала причиной, из-за которой он выпал из этой «нормальности», проявил себя. И Алена стала свидетелем? Вполне себе версия… И вот после такого «провала» выродок сорвался там, где его личность не имеет ничего общего с личностью маньяка и его понесло, он потерял осторожность?! Так тут еще появляюсь я, такая вся «идентичная» его первой жертве, и он вообще утратил контроль?! Или все же Лиза не была его жертвой, он мог быть свидетелем убийства, и от такого опыта у него произошло раздвоение? Тогда вопрос, когда он стал убивать? И даже представить не могу, как может выглядеть такая тварь. Разве это может быть человек?

Едем с Женькой в электричке через кромешную тьму, светящаяся стрела мчащихся вагонов прорезает своим светом ее кромешность, вдоль дорожного полотна нет островов жизни, ночь здесь беспросветна совсем. Но тьма не зло, а сосредоточение мысли, смысла и духа, духовное пространство тьмы не владеет злом, зло это качество сознания, ни один ночной кошмар не сравнится с тем на что способен такой человек. Электричка спиралью света в черной глубине мироздания словно несет меня обратно к самому началу жизни: если на пороге вечности людской дух так и не достиг просветления, если человек не понял, что малое и невинное, не умеющее бороться, имеет первостепенное значение, так, может, этой электричкой и рухнуть в самое начало?! И все проблемы будут решены разом, в вечность пропускать вирус страха и творимого им зла никак нельзя. Но как все исправить, если времени почти не осталось? В Начале нет творимого человеком зла, нет оправданных им преступлений, там нет ничего, только чистый Дух. Но помню всем телом эту малышку в сквере, как она меня обняла, как была благодарна за самую малость, я так сильно верю в нее, во всех этих новых детей, пришедших на землю рассветом, а перед рассветом, как известно, мрачнее всего. Зачем верить в бога? Бог абсолютен, от нашей веры в него или безверия ничего не меняется, главное, научиться становиться все большей его частью, его возрожденным светом, чтобы каждый стал воплощать его в своем сердце, своим духом во всех мотивах дел своих быть равным богу, тогда и мир станет абсолютным, тогда и бог будет воплощен, разве не для этого мы тут?

Рассвет слишком долго не ложится своим облаком на наш лагерь, его лучи забирает «Красная горка» и долина Маны, тусклый влажный сумрак стоит до самого позднего утра, но и закаты у нас оттого особенные, ночь уже владеет и временем, и пространством, а лагерь все еще придерживает в себе последние ржавые всполохи порванного неба, даже жутковато временами; и в особо жаркие ночи мне кажется, что художники-викторианцы писали ад с таких вот закатов. Вездеход заехал в лагерь со стороны северных ворот вместе с припыленным рассветом, у хозяйственных сараев темнотища недоброжелательная, мелкозернистая, как на старых газетных фотографиях, с трясущимися синеватыми тенями под каждой елкой, и я судорожно хватаюсь за Женьку, забыв о всяких приличиях, а он хихикает и пугает меня еще больше резкими выпадами. Знал бы он, какая я пуганая, но все же ему удается вывести меня из состояния тревоги, тогда и я начинаю шутить и хихикать; так добрались до нашего корпуса, я поднялась в нашу комнату и, совсем не понимая, кто я и где, от неспанной усталости, стянув жесткие джинсы, упала на койку под окном, ту, что оказалась свободна, может, про меня забудут и не будут будить все следующие сутки?

Проснулась от легкого подпека на заднице, дневное солнце через распахнутые рамы выжгло кожу красным пятном, я вскрикнула и мгновенно убралась от окна, не сразу заметив гостя в комнате. Маринки конечно и след простыл, глубокий день отпечатался прямо на мне, а на соседней койке сидит Егор и, не обращая на меня внимания, читает журнальчик, перелистывает и перелистывает страницы, даже позы не сменил, бросил комментарий:

— Печет? Вот бы еще и выпороть тебя розгами, вымоченными в водке! — и дальше читает.

— Да ты садист, — я потерла неприятно зудящую отметину, словно меня и правда выпороли.

— На себя посмотри, как могла в таком состоянии в город свалить, так еще и с Масловым. Мне его на ремни порезать? И вот я думаю, а нужны ли мне твои объяснения? — журнал он все-таки отложил, злой очень. Только я не понимаю, это забота или ревность? Ничего уже не понимаю про этого Егора.