Гелен Аму. Тайга. Пеонерлагерь. Книга 1 - Ира Зима

— «Троица» это кто? — был ли это комплимент или нет, я его пропустила. Разве это теперь важно?

— Ну, Ванька твой, Валевский и Маринка, эта вообще вся зареванная все время ходит, говорит, она во всем виновата, что тебя бросила.

— Ничего себе, а я вот так уехала! Но я с тобой же и вернусь обратно, следующей же ночью, ужас какой, не хотела я так всех пугать и расстраивать, особенно Маринку, даже не думала, что она так расстроится…

— Да расслабься, еще терзаться из-за этого будешь, все уже успокоились, сейчас отоспятся и все забудут. Но ты конечно бедовая, как ни крути, и везучая при этом как никто! — он хихикнул, но как-то горько, меня дернуло, как будто он знает больше.

— Было бы кому спасать! — подтянулась и толкнула его в бок в шутку, чтобы сбить эту ненужную мне серьезность. — Долг тебе возвращаю, ты же не зря меня дважды спас, не могла я вот так «ни за что» пропасть! Так что в этот раз я сама себя спасла, но исключительно, чтобы не обесценить предыдущие два, совести мне теперь не хватит пропасть зря!

— А не зря, значит, можно и погибнуть? — он пихнул меня в ответ, а глаза-булавки так и роются уже внутри меня, откуда он взялся такой прозорливый, но спросить ему нечего, навязчиво как Егор он себя вести не станет.

— Вполне, почему нет? Главное, чтобы дело было стоящее, чтобы одним махом все проблемы решить, всегда есть такое дело, которое запускает глобальный процесс, сбивает первую «фишку», только как узнать, что это та самая фишка? Проблема обычно начинается не с начала, где-то в самых незначащих местах, в случайностях, попустительстве, потом уже летит как «каток», все сшибая на пути, но только виноват не каток, а тот, кто его столкнул, того и нужно искать и останавливать, не махину…

— Понял только, что это еще не все, не все, на что ты способна, что готова ввязаться в любую драку, если дело того стоит, даже если цена такая — ничего не боишься…

— Ага, все точно, — я тоже боюсь, но не смерти, а этот мир потерять, вслух этого не сказала, и челка упала мне на глаза.

* * *

Утром, часов в шесть зашла домой, дохнуло затхлостью; бабушки нет, она в инструкторском походе по «Столбам», я сразу пооткрывала окна, устроила шумный, хлопающий дверьми сквозняк, зато от мглистости не осталось и следа. С улицы потянуло утренней городской свежестью от мокрого после поливальных машин асфальта с отдушкой ландшафтной травы и клумбовых цветов, оттого горько-сочный привкус герани во рту, и я есть хочу невыносимо. Конечно, дома нет ни черта из съестного, в гречневой крупе завелись мошки, остатки картошки скрутились в вялые куриные пупки, и чудом у сухарных горок в хлебнице не завелись мыши; я все повыбрасывала, придется ждать открытия универсама, а пока зарылась в семейный архив, нашла фотографии Лизы, сестры деда.

Фотографии черно-белые, блеклые и желтоватые от времени; раньше умели делать снимки объективно строго, портрет словно рассказывает историю если не жизни человека, то характер вполне точно вскрывает, внутренние предпочтения четко проявляются на лице в микродеталях, в такой буквальной студийной съемке ничего не скрыть. Невротичка выдаст себя сухой складкой на носу, интеллигенция особой сдержанностью черт, жесткость читается сжатым подбородком, теплота льется из глаз даже с «мертвой» фотографии, и если человек умер, отпечаток его личности остается навсегда. Рассматриваю характерное состояние лица Лизы, мы с ней невероятно схожи, но при этом слишком разные, ее вибрации отсылают к той оттепели, что наступила в нашей стране после смерти Сталина, ее надежды столь простодушны, пламенны, как у классической комсомолки-идеалистки, и красота ее такая добротная; невинность и махровая наивность — вот что я в ней чувствую. Сажусь перед зеркалом и студийно освещаю свое лицо лампой напрямик, мои глаза жесткие и глубокие, словно я уже сильно старше Лизы; мои черты резко очерчены, сильные в своем выражении почти как у Егора, не замечала раньше в нас такого сходства. Но я и правда никогда не была нежно-невинной как Лиза, жесткость ее смерти на мне с рождения, и в то же время именно в моем лице есть некоторый, почти видимый ореол; я верю в «иное», а не в «комсомол», несмотря ни на что «основа» все еще во мне — такая вот трансформация; в этот раз, «уйдя» еще дальше от «начала», я стала к «настоящей» себе ближе. Да уж, между Лизой и мною какая-то тысячелетняя пропасть, у меня нет никаких «чудотворных» ожиданий, есть только убежденность, что я должна делать все сама и оставаться тут до последнего, бороться, и никто меня не спасет. Бог не спасет, ведь у него мои руки, нет у него других рук, кроме наших; вот только я лично могу слишком мало, мои «воины света» давно забыли и утратили себя, дезориентированы и не желают возвращаться к «истоку». Что могу я одна, если мой дух раздроблен и отдан каждому из живущих? Что я могу без всех нас? Кто я такая, когда одна? Песок, никто…

Сложила фотографию Лизы во внутренний карман холщевой ветровки, вышла из дома и дождалась открытия универсама уже у его дверей, в советском магазине привычно ни хрена нет, кроме отмороженного минтая, вездесущей перловки, польских, специфически воняющих сухих супов и хитровыстроенных «пирамид» из ржавеющих банок с килькой, но молоко и плюшка всегда найдутся, а других вкусностей мне и не надо. Пусть Джеймс Бонд пьет свое шампанское, выхваченное из буржуйской бокальной пирамиды, заедая свои победы икрой, а я всем деликатесным радостям предпочту бутылку ледяного молока и булочку за девять копеек; порвала ее черно-смоляную корочку, вскрывая ароматный желто-дырявый мякиш с особым наслаждением. В лагерь почему-то такие булочки не привозят, а вот из советской кильки отличный суп варится, и я вытащила из «пирамиды» несколько банок, ночью на костре они будут очень кстати. Свой завтрак я слопала второпях прямо на остановке и заскочила в автобус, намереваясь наведаться с самого утра в архивы, там и увидела Антона Горленко с огромной спортивной сумкой:

— Сашка? Почему не в лагере? Прикинь, мать заставляет на тренировки мотаться, чтобы я столичным тренерам хорошо себя показал, только вот не пойму, на хрена мне это? Все это как россказни с того света про эти «НХЛы», мне и в нашей «краевой» команде нормально игралось! Как же тебе повезло, что никто никуда не тянет тебя за уши! — мы сели вместе на задние ряды автобуса, а я удивилась про себя, как запросто мы с Антоном стали общаться, раньше краснела бы и отмораживалась всю дорогу, так на «пьедестал» сама его поставила. Он не так уж и высокомерен, вполне простой парень, у которого куча своих проблем, и главную «проблему» в виде Викуши я и врагу не пожелала бы!

— Да я Зою решила навестить и еще есть дела всякие… Ты не слышал случайно, с кем там, в «пансионате» Алена встречается? — и действительно, как я раньше не догадалась, Антон часто в «пансионатах» тусуется, ему взрослые девицы нравятся, может, что и видел?

— И чего ты все о ней печешься, стерва она редкая, а не твоя подруга! — вот это новость!

— Почему? — глупая у меня реакция, но я не думала, что он в курсе наших дел.

— Да она к нам заходила во время вашего конфликта, так такую пургу несла, против тебя зачем-то народ настраивала, решила всех в свои дела втравлять! Никто из наших парней с ней не стал бы встречаться, но я видел, как она разговаривала с каким-то мужиком, я к матери заходил и дверью ошибся, так они слишком интимно беседовали.