1612. «Вставайте, люди Русские!» - Ирина Измайлова

Но тотчас лицо сотника напряглось:

— Слышишь, воевода: в рог трубят. Или хохлятские казаки поганые к воротам подбираются, или наши подходят. Давай, я парня этого к себе в седло посажу. Да и надо ворочаться.

Михаил живо вскочил на ноги:

— Возвращаемся! — крикнул он. — На коней!

И первым вновь вскочил в седло.

Гетман Ходкевич все рассчитал, казалось бы, точно. Заранее подойдя к столице со стороны левого берега Москвы-реки, он раскинул свой лагерь примерно четырех верстах от города, с таким расчетом, чтобы конница могла покрыть это расстояние за час с небольшим, а пешие отряды часа за три-четыре.

Лазутчики доносили командующему, что войско Пожарского, пришедшее из Смоленска, не так уж велико: продвигаясь к Москве, князь оставлял верные полки в освобожденных от иноземцев городах и там, где можно было ожидать новых нападений «тушинцев», которых хуже всего было бы оставить в тылу Кроме того, князь, помнивший о раздоре вождей, сгубившем первого ополчение, не стал брать с собою на решающую битву тех атаманов и воевод, в которых не был уверен, как в самом себе — им он предоставил возможность освобождать и занимать окрестности и подступы к столице. С ним шли лишь отборные части, наилучшим образом обученные и вооруженные.

А потому ударное войско ополченцев составляло всего семь тысяч человек — не так уж много в сравнении с двадцатипятитысячной армией гетмана. То была армия, которую пан Ходкевич формировал сам, которой имел право гордиться. Главной ударной силой ее стали отряды опытных гайдуков и пехоты, набранные в Ливонии. К ним гетман присоединил несколько отрядов украинских казаков, числом около восьми тысяч. Он не особенно любил этих отчаянных людей и не до конца доверял им, однако в этом случае, когда им была обещана большая награда и (как всегда!) произнесено не очень им самим понятное, но извечно такое соблазнительное слово «вольница», в их усердии можно было не сомневаться. Мощные пехотные части дополнили полторы тысячи венгров и ливонских немцев.

Гетман рассчитывал, к тому же, и на помощь «изнутри», на трехтысячный гарнизон пана Струся, давно терпевший нужды, но, как доносили лазутчики, еще готовый сражаться. Ходкевичу очень важно было заранее прислать полковнику Струсю военную помощь и провезти в Кремль и Китай-город обозы с продовольствием, и тут ему сыграла на руку бесстрашная ночная вылазка Козьмы Минина. Как и рассчитывал гетман, первая атака польской конницы нанесла ополченцам жестокий удар, и не решись они ночью напасть на ее левобережный лагерь, наутро гайдуки довершили бы начатое — отбросили бы нижегородцев от подступов к Москве. Но Минин и его полки разгромили польских кавалеристов, вынудив их спасаться бегством. Большие потери, о которых донесли гетману, взбесили его, однако он сразу понял, что долгой ночной битвой можно воспользоваться: заранее подкупленный московский стрелец, давний осведомитель поляков, со всеми предосторожностями провел через Замоскворечье шесть хоругвей конницы и несколько обозов, которые беспрепятственно проникли через Серпуховские ворота. В Замоскворечье стояли таборами казаки князя Трубецкого, однако с ним договориться оказалось достаточно просто: ему всего лишь отдали один из обозов (для его «лихих людей») и щедро отсыпали польского золота — все остальное довершила обида, которую заносчивый князь держал на Пожарского: он, де, и моложе, и не столь родовит, а признать его главным воеводой над собою отказался! Узнав. Что гетман обещает сотрудничать с ним после победы над нижегородцами, Трубецкой отдал приказ пропустить гайдуков и обозы.

Таким образом и была организована засада, на которую гетман возлагал большие надежды — он не сомневался, что Пожарский собирается направить главный удар своих войск именно на Серпуховские ворота Кремля, и если его там как следует встретят, а с другой стороны вовремя подоспеют основные силы войска польска, в исходе сражения можно не сомневаться.

Когда пану Ходкевичу донесли, что русские отбили заветные ворота и уничтожили его засадный полк, он пришел в ярость, но прежнего плана битвы не изменил — в конце концов случившееся лишь добавляло времени и сулило новые жертвы, но это пан гетман считал поправимым: можно будет бросить к Серпуховским воротам немцев и венгров: эти умеют драться, не щадя себя, и их, опять же, не жалко!

Удар основными силами он нанес около полудня, 22 августа, двинув свои войска от Новодевичьего монастыря к Кремлю, по левому берегу Москвы-реки. Ранее им были посланы несколько отрядов все тех же украинских казаков, которым следовало ударить в тыл ополченцев, чтобы не дать тем вовремя занять выгодные позиции на пути неприятеля. Но здесь пана гетмана ожидал еще один сюрприз: кто-то успел предупредить Пожарского о продвижении конницы, и князь заранее двинул свои полки на Замоскворечье, а хохлятская конница прискакала к опустевшим таборам, развернулась было вслед ополченцам, но ее встретили на полпути башкирские сотни и щедро угостили стрелами…

Налететь лавиной и взять основные подступы к Кремлю, таким образом, Ходкевичу не удалось. Пришлось принять условия, навязанные Пожарским — завязать бои на валах примыкающего к Замоскворечью Земляного города. Сеча оказалась долгой и жестокой — поляки на такую не рассчитывали, и вскоре пану гетману начали доносить об отступлении его полков, которые то там то здесь уступали врагам свои позиции, и под их мощным натиском откатывались назад.

Не удалось взять и Серпуховские ворота — опытные немецкие мастера в считанные минуты разнесли петардами их створки, но за ними оказалось нагромождение бревен, досок, невесть откуда прикаченных телег, да еще все это было мощно обложено мешками с землей и камнями.

— Будь они прокляты! — в ярости бранился прискакавший к гетману с докладом немецкий офицер, которому был поручен штурм ворот. — Соорудить все это за несколько часов было просто немыслимо, однако русские это сделали. Там действует какой-то военный гений, пан гетман! Пожалуй такой же, как там, в Смоленске, где мне довелось побывать год назад. И если бы я верил во всякую чертовщину, то, клянусь, вообразил бы, что Смоленский воевода, которого ваш король приказал умертвить, воскрес из мертвых и защищает сейчас Кремль!

— Что вы городите бред! — вышел из себя гетман. — Какой еще Смоленский воевода?! Не можете вышибить горсточку русский из Кремля, так и скажите!

Немец выразительно посмотрел в побелевшее лицо пана гетмана и, не сказав более ни слова, уехал.

Но его сообщение было не самым худшим известием, которое пану гетману предстояло в этот день услыхать. Почти тотчас он услышал звуки труб и боевой казачий клич, но то наступали не его украинские казаки… Большой отряд конницы мчался со стороны Замоскворечья, и не успели поляки опомниться, как им ударили в тыл. То были казаки князя Трубецкого, лишь некоторое время наблюдавшие из своих таборов за кипевшей кругом битвой. Хитрый князь обещал гетману не вмешиваться, однако никакого приказа, который запрещал бы его людям принять участие в битве, не отдал (мало ли, как оно обернется?). В казаках вскоре взыграла кровь, да и заговорила совесть, и они бросились на подмогу своим. К тому же, накануне битвы в их стане появился, бесстрашно миновав польский лагерь монах из Свято-Троицкого монастыря, многим знакомый келарь Авраамий. Не спрашивая даже, собираются ли воины Трубецкого участвовать в сече, он просто стал их благословлять на битву «за Москву и Русь Святую», что и решило дело: казачьи атаманы бросили клич, и казаки взялись за оружие, уже ни у кого не спрашивая позволения.