Битва веков - Александр Прозоров

— На Сенькин брод за Серпуховым. Удобное место для переправы. Коли вовсе без охраны оставить, подозрительно будет. Посему пусть князь Иван Шуйский с двумя сотнями там посидит, османам кровушку пустит, как подступятся. Коли храбро драться станут, то и поверят басурмане, что их там пропускать не хотят. Заслон, знамо дело, сшибут. Но сие лишь своей силе припишут.

— Двести детей боярских? — вздрогнул Андрей. — Супротив ста двадцати тысяч?

— Князь Шуйский весь в отца, упрется насмерть. Этот брод татарам дорого обойдется, попомни мое слово. Где славы воину искать надобно, так это именно на нем.

— Я с ним поеду, — ощутил князь на спине неприятный холодок.

— Нет, Андрей Васильевич, у тебя славы уже в достатке, ты здесь дело станешь делать, — покачал головой воевода. — Ты, известно, огненное зелье хорошо знаешь. Посему пушки станешь принимать, как подвозить начнут, место каждой в гуляй-городе определишь и пушкарей под свою руку примешь. Над ними твоему хитроумию самое место выйдет!

— Как скажешь, княже, — принял свою новую должность Зверев. — Стволы уже подвозили?

— Нет, но щиты гуляй-города осмотреть можешь, они в крепости. Коли надобно что поправить, вели мастерам делать немедля.

— Завтра же займусь.

На встречу с сыном князю Сакульскому остался всего один вечер. И что самое тяжкое — сказать боярскому сыну, чей он ребенок, почему так интересен князю, Андрей не мог. Болтал о постороннем. О поместье и его доходах, о матери и ловкости, с которой та управляется с хозяйством. Слушал рассказы о тоскливой полугодовой службе на Аркском рубеже и хитростях конного боя, услышанных пареньком от новых, старших друзей. О том, что нашлось у боярского сына пятеро ровесников с поместьями вокруг Казани, с которыми он вроде как сдружился, и об их намерении организовать в городе свою братчину.

— Он готов? — спросил князь Пахома, когда сын ненадолго отлучился.

— Малый толковый, — кивнул дядька.

— Ты его береги.

— Пока жив, не отойду… — пообещал холоп.

На рассвете Андрей вместе с еще двумя сотнями детей боярских и примерно тремя сотнями холопов ушел в туман, медленно ползущий на берег с широкой холодной Оки. За славой, которую ему так хотелось добыть. За делом, которое он выбрал смыслом своей жизни.

Лагерь же остался заниматься своими будничными делами. В него то и дело подтягивались новые ополченцы, чтобы влиться в опричные полки. Те, что строились не по принципам землячества, а определялись числом, умением и вооружением собранных Разрядным приказом воинов. Хотя — чур, чур, чур, какие «опричные»? Это слово теперь было под запретом и каралось батогами. Полки были не опричные и не земские. Они были — русскими. Собранными для защиты русской земли и управлялись не самыми знатными из русских воевод, а самыми опытными и умелыми. Самые знатные уехали в Новгород, с глаз долой, от войск подальше.

Впрочем, родовитость умнейшего князя Воротынского тоже была к месту — для спокойствия непривычных к новым порядкам земских бояр.

Оружейный парк князя Сакульского собирался примерно таким же образом. Специальной полевой артиллерии придумать еще никто не догадался, и пищали приходили в строй так же, как и бояре: по призыву, исполчаясь с крепостных стен и засек вместе со своими нарядами. Воеводы и наместники, понятное дело, норовили отдать стволы поплоше, какие не жалко. Уходящие в поход пушкари хотели получить самое лучшее, ибо с этим им предстояло воевать. И как-то так, через споры и согласия, через жалобы и требования, через хитрости и авторитеты среди собранных пушек обнаруживались и недавно отлитые длинноствольные пищали, и допотопные тюфяки, стрелявшие еще по Мамаю и Тохтамышу, и легкие чугунные картечницы, и крупнокалиберные дробовики.

Князь каждый ствол осматривал тщательно, со всем пристрастием — на изъеденность дула, на чистоту запального отверстия, на наличие трещин. Ровной палочкой проверял прямоту орудия, дабы не порвало, коли картечницу для стрельбы ядром использовать. Ощупывал он и лафеты: чтобы были не подгнившими, крепко держали пушки.

После проверки каждый наряд получал бочки с припасом и полотняными мешками, железные запальные штыри вместо привычных шнуров и садился набивать картузы. Все пищали, тюфяки и пушки были разных калибров, каждой требовалась своя навеска пороха, свой заряд жребия, свои ядра — и Андрей требовал, чтобы все это пушкари заготовили сейчас, в спокойной обстановке, а не суетились с мерками в горячке сражения.

Помимо детей боярских, к Коломне подошли десять тысяч стрельцов. Людей взрослых, основательных, а потому содержащих оружие в полном порядке. Они тоже попали под руку Андрея, и их тоже князь заставил сделать себе дополнительно по полторы сотни патронов — вместо предусмотренных разрядом пятнадцати.

За хлопотами разгорелось лето, южные рубежи никто не тревожил, и постепенно лагерь проникся обычной леностью и безалаберностью. Бояре потихоньку начали забывать, по какой причине их исполчили чуть ли не до последнего новика, зачем собрали на Оке. Служивые люди все больше предавались пирам и начали высчитывать дни, оставшиеся до первых заморозков — когда будет можно отправиться домой. Стрельцы от вопросов правильности использования бердышей и скорости чистки ствола, чтобы не полыхнул новый навес пороха, перешли к обсуждению цен на овес и репу, мест доходного сбора ревеня и заключению уговоров, которые можно будет исполнить по возвращении в свои слободы. Попытки Андрея вывести их на тренировки встречали все большее и большее непонимание, бердышами стрельцы махали с ленцой, фитили крутить ленились.

Первые вести о враге появились только в середине лета, от самых дальних степных застав. В этот раз крымчаки шли с пехотой, а потому двигались почти вдвое медленнее обычного. На день Кузьмы и Демьяна показались возле Непрядвы, но только на Прокла дошли до Оки возле Серпухова[22].

Двадцать пятого июля передовой татарский дозор появился возле Сенькина брода, покрутился, то приближаясь, то отдаляясь, но все-таки решился, перешел реку, а когда начал подниматься на берег — с двух сторон на басурманскую полусотню в рогатины ударила кованая конница. Разбойничья полусотня легла под копыта в считанные мгновения, не успев отправить к главным силам ни одной весточки.

Однако через пару часов у брода показался отряд числом уже в несколько сотен. Рассыпанные на том берегу мертвые тела предупредили татар о засаде, и через реку они пошли плотными рядами, стремя к стремени. Едва разбойники добрались до стремнины, выехавшие на открытое место боярские дети обрушили на них целый ливень стрел. Теряя людей, упрямые крымчаки погнали коней вперед, а когда уже выезжали из воды, бояре, убрав луки, опустили рогатины и дали шпоры коням, врезавшись в нестройную массу и опрокинув первые ряды обратно в Оку — кого мертвыми, а кого и живыми.

Задние татары, застряв среди воды, взялись за луки, принялись метать стрелы. Боярские сотни отступили, исчезнув за кронами деревьев по сторонам. Крымчаки, опустошив колчаны, двинулись вперед — но выскочившие на открытое место защитники брода снова обрушили на них стрелы с тяжелыми гранеными наконечниками. Разбойники, смешавшись, отступили, ушли на свой берег. Спешились, давая отдых коням и дожидаясь подмоги.