Битва веков - Александр Прозоров

Самой лютой зимой от сотворения мира семь тысяч семьдесят второй, а от Рождества Христова тысяча пятьсот шестьдесят четвертой, через густые оршанские леса полз по скованной толстым льдом реке Улле длинный-длинный обоз, вытянувшийся по излучинам на добрый десяток верст. На пяти тысячах телег, саней и повозок были сложены десятки пушек, сотни пищалей, многие тысячи тегиляев, кольчуг, копий, щитов и луков. Бояре же, что покачивались в седлах как впереди, так и позади обоза, двигались налегке. Уже не первый десяток лет, с самого часа восшествия Иоанна IV на престол, русская армия не знала поражений, и потому никто не сомневался, что и в этот раз враг будет смят легко и быстро.

В богатых шубах, в ярких цветастых кафтанах и дорогих зипунах, подбитых песцами и горностаями, в теплых, расшитых катурлином валенках и пухлых меховых шароварах воины не замечали холода. Они громко переговаривались, шутили, пытались запевать, многие прикладывались к поясным бурдючкам с фряжскими или испанскими винами, а иные и вовсе кемарили в седле. Беспокоиться было не о чем. Поход ведь еще даже не начался. Только через пару недель возле Орши под руку князя Петра Шуйского должны встать пятьдесят тысяч ополченцев, которых вели от Вязьмы князья Серебряные-Оболенские, получить оружие и брони — и лишь после этого рать развернется на…

Пушечный залп оглушил путников, стряхнул иней с деревьев, смахнул верхний слой снежного наста. Заметались раненые лошади, им под копыта начали падать убитые и покалеченные бояре. Никто еще и понять ничего не успел — а в обоз ударил второй залп, на этот раз аркебузный. И опять снег обагрился кровью, попадали лошади и седоки. Из-за деревьев вниз по склону со страшным криком покатились тысячи и тысячи одетых в кирасы и кольчуги людей, из-за излучины, дико воя, показалась опустившая копья конница.

Некоторые воины успели выхватить сабли, рубануть неведомых татей — но большинство ополченцев, так ничего толком и не поняв, не имея оружия и не слыша приказов, просто шарахнулись прочь, в низкий лес по ту сторону реки, и бросились бежать…

В Москву Андрей въехал в афанасьевский мороз, в самую что ни на есть густую непроглядную вьюгу окончательно испортившую ему настроение[1]. Столица встретила полупустыми улицами, узкими проездами, еле втискивающимися меж высоких, вровень с заборами, сугробов, и густым дымом, стелящимся вниз из тысяч и тысяч печных труб. Пахом хрипло закашлялся — и князь решительно пустил скакуна в галоп, распугивая редких прохожих. Холопы, стремительно мчась следом, залихватски пересвистывались и даже завывали — не столько из молодецкой удали, сколько предупреждая простой люд об опасности. Под скачущего всадника угодить — это ведь и костей потом не соберешь.

Всего несколько минут — и князь Андрей Сакульский осадил коня перед воротами своего подворья, спрыгнул наземь и толкнул калитку, придерживая повод в левой руке. Створка не поддалась, и он несколько раз гулко стукнул по ней кулаком. Подлетевшие холопы закрутились перед воротами, то и дело во весь рост поднимаясь на стременах:

— Ге-гей, бездельники! Хорош спать, отворяйте! Князь вернулся!

И только невозмутимый Изольд, натянув поводья возле воротного столба, встал на седло, шагнул с него на край воротины возле петель, перепрыгнул внутрь, и уже через миг калитка приветливо отворилась.

— Милости прошу, княже… — посторонился холоп и перехватил у Андрея поводья.

Внутри было снежно, словно в поле. Лишь узкая тропинка тянулась к укрытому толстой белой шапкой крыльцу. Кабы не она — так и вовсе дворец за необитаемый принять можно. Князь Сакульский недовольно тряхнул головой, поспешил к дому. Лишь когда он уже шагнул на нижние ступени, дверь приоткрылась, и из темноты многозначительно появился тяжелый граненый пищальный ствол. Андрей тут же метнулся в сторону, уходя с линии огня, и лишь оказавшись в «мертвой зоне» у приделанной к перилам скамьи, спохватился, что не в чужой дом врывается, а в свой собственный… но под выстрел все равно подставляться не стал.

— Лопаты холопам дай! — грозно приказал он. — Ворота занесло, не открыть!

За дверью замялись. Через пару мгновений ствол скрылся за створкой, вместо него высунулась голова в лохматом лисьем малахае.

— Андрей Васильевич?! — Лицо мальчишки расползлось в широкой улыбке. — Никак приехали?

— Нет, в облаках порхаю, — хмуро отрезал князь. — Почто не отпираешь?

— Дык, мать с малым, — вышел наконец наружу сын приказчицы, — а я печи проверял. Внутри и не слышно совсем…

— Лопаты где, кулема?! — крикнул от ворот Полель. — Али нам за воротами ночевать?

— Да бегу, бегу! — сорвался с места младший Андрей. — За сараем усе собрано, навес вон за поленницей виден.

Паренек побежал показывать, где находится инструмент, и князь так и не успел переспросить, что за «малой» требует внимания хозяйки. Проводив мальчишку взглядом, он шагнул в прихожую, скинул валенки, дабы не намокли, сунул ноги в чьи-то шлепанцы, ступил в дом. Дохнул. Изо рта пошел пар.

— Опять выстудили… — поморщился он, на ощупь нашел перила лестницы, поднялся на второй этаж, опять же на ощупь, отсчитывая правой рукой провалы дверных проемов, добрался до своей светелки, внутри скинул шубу, поежился. Мороз сюда, может, и не пробрался, но и тепла не чувствовалось. К тому же было сумеречно — через закрытые ставни внутрь просачивалось совсем немного света, рассеиваясь в слюде.

Поколебавшись, Андрей решил, что холоднее все равно не станет, отворил окно, откинул изнутри крюки створок, толкнул ставни наружу. Комнату тут же залило светом — после мрака коридоров даже пробивающееся через снег серое свечение показалось ослепительным. Князь увидел, что лошади все еще топчутся на улице. Правда, в десять нар рук холопы уже расчистили больше половины двора и вот-вот должны были завести скакунов в конюшню. Пахома среди работников не было.

— Совсем сдал дядька, — покачал головой Андрей. — От любого дела задыхается. А признавать сего не желает.

Князь Сакульский давно бы оставил своего воспитателя жить в тепле и заботе у себя во дворце, хоть и в Запорожском, хоть здесь, хоть в иное место отпустил по его выбору — да только тот, ссылаясь на давнюю клятву, данную боярину Лисьину, упрямо следовал за Андреем во всех походах и поездках. Было дело, свалился пару раз от какой-то нутряной болезни — но, едва встав на ноги, опять нагонял хозяина, чтобы верно следовать в паре шагов позади, крепко сжимая рукоять острой сабли. И сделать что-либо с этим было никак невозможно.

Князь закрыл внутренние створки, повернулся и только теперь разглядел у печи аккуратно сложенную стопку дров.