Ностальгия - Мюррей Бейл

В номере у Борелли из-под кровати торчал носок «флоршаймовского» ботинка. Борелли отступил назад: в Нью-Йорке возможно всякое! Потыкал тростью; убедился, что ботинок пустой. Присел на край кровати. Такого рода «обломки бытия» всегда повергали его в уныние. Он перевернул находку. Прежде ботинок принадлежал американцу: высокому, крепко сбитому, чуть припадающему на левую ногу. Ботинок был правым. Национализм и стиль обуви — близнецы-братья: американский мужчина предпочитает подошвы, выступающие по периметру, — они создают впечатление или иллюзию плоскостопного, благонамеренного усердия. За океаном английский полуботинок с его рифленым язычком и экстравагантными дырочками шнуровки — изящная и вместе с тем кричащая антитеза спокойной английской архитектуры, зеленых лужаек и сдержанной речевой манеры. Стиль обуви и национализм идут бок о бок. Американцы охотно покупают классические плащи «Берберри», но в идеологически чуждый полуботинок — ни ногой.

— У меня туалету хана, — сообщил он вслух. И воззвал в коридоре: — У кого-нибудь вода есть?

— Мы тут по соседству с вами, — выглянула за дверь Луиза. — Он ведь может пользоваться нашим, правда. Кен?

Кен, примостившийся у окна, вроде бы кивнул, но обернуться — не обернулся.

Было в гостинице нечто, с лихвой искупающее все прочие неудобства, о чем и домой написать не грех. Вместо гидеоновских Библий каждый номер снабжался мощным телескопом. Шестнадцатидюймовые японские рефракторные модели, далеко не из дешевых, крепились на цепи к подоконникам. Постояльцы имели возможность беспрепятственно изучать привычки и обличье местных жителей в непосредственной близости. Конгресс упорно отвергал все поправки на этот счет: использование мощного телескопа являлось конституционным правом каждого индивидуума.

Быстро освоив прибор, члены группы сосредоточились каждый на своих предпочтениях. Все как один намертво прилепились к окну; порою даже двери закрыть забывали. Хофманн и Гэрри Атлас с чуть разных углов рассматривали глубокий вырез платиновой блондинки, что слонялась внизу; потом Хофманн переключился на коричневый многоквартирный дом в соседнем квартале — сомнительный район, что и говорить! — и, медленно панорамируя этаж за этажом, обнаружил там, между пожарной лестницей и сломанной водосточной трубой, четвертое окно по счету… там в кухне мальчишка-почтальон устроился на коленях у домохозяйки. Дебелая бабища поглаживала мальчишку по голове. Ух ты, а теперь вот она…

— Что у тебя там такое? — по обыкновению своему любопытствовала Луиза. — Дай-ка глянуть.

— Ничего.

Окно вдруг выросло до гигантских размеров, все как на ладони: и зубы этой женщины, и вздымающаяся грудь — ишь нашептывает что-то на ухо бедному мальчугану, жадно подавшись вперед, а у того уж и челюсть отвисла, и глаза остекленели. Домохозяйка на минуточку вышла; Хофманн перебрался к другому окну, словно она могла его видеть. На ней была одна только комбинашка. Она выпрямилась — и снова села, взяв мальчишку на колени…

Даже Кэддок устроился у окна: он давал указания Гвен, а та наводила фокус и описывала, что видит. Она начинала любую фразу с: «А вон американец шнурок завязывает… американец с коробками вызывает такси…» — так, как будто сами они были местными. И Кэддок, проводя языком по синеватым губам, кивал, и кивал, и делал потрясные снимки — это уж всенепременно. «Урбанистические зарисовки», или «Большой город», или «Американцы играют». Гэрри между тем переключился на полисмена и не сдержал ухмылки, когда многократно увеличенный красный указательный палец внезапно нырнул в ноздрю и поковырялся там, переключая гримасы, — словно затягивал гайку внутри головы.

Гэрри пошарил вокруг в поисках баночки «Будвайзера» и буркнул себе под нос:

— Грязный ублюдок…

— Дай посмотреть, — требовала Луиза у Хофманна в пятый раз.

— Секундочку.

— Я пойду в соседний номер!

Что еще видел Гэрри в течение последующего часа или около того? Что видели Каткарты? Чернокожий водитель за рулем открытого спортивного автомобиля ждет у светофора, почесывает в паху; седовласый вертолетчик весь вспотел, проводит языком по нижней губе, сажая машину на крышу небоскреба; горничная вся в черном и при передничке вышла на фешенебельный балкон и выплеснула оранжевое содержимое аквариума; пожарники во дворе за станцией играют в покер; балетный класс; парень в клетчатой рубашке упражняется с пистолетом на крыше своего пентхауса — прямо в «яблочко» бьет; слепой нищий покинул свой угол, засел в закусочной и развернул «Уолл-стрит джорнал».

Джеральд провел время не без пользы. К вящему своему удивлению, он то и дело наталкивался на закопченных кариатид, дощечки с названиями и народные орнаменты вперемежку с антаблементами и архитравами особняков из бурого песчаника: все то, что с улицы обычно не видно — или с трудом различимо.

— Что-то тут не так, — нахмурился Борелли в своем окне. — Куда ни гляну, всякий раз вижу женщину, гм, надевающую лифчик. Куда ни гляну!.. Вон пожалуйста, еще одна — в гостиничном окне; прошу любить и жаловать! Красивая, между прочим. Наверное, мне не следует пялиться. Вы встаньте на мое место, — обернулся он к Луизе.

Луиза, непроизвольно коснувшись шеи, смеясь, встретила его взгляд.

— Чего вам бояться-то?

— Надо думать, этот номер как-то странно расположен.

Из каждого номера открывается свой вид; у каждого номера — свой угол зрения.

— Дайте посмотреть; держу пари, со мной такого не случится.

Шелковая юбка легла на джинсовую ткань.

— А вот то, как оно приподнимается — с помощью этих лифчиков, — это обычная практика?

— Ну, мне ют приходится, — отозвалась Луиза, не то чтобы впрямую отвечая на вопрос. И приникла к телескопу.

Ммм; Борелли надолго задумался.

— Вам это не идет, — объявил он, меняя тему. — Совсем не идет.

В ушах ее поблескивали золотые серьги; волосы забраны назад; кожа бледная; на челе разлита печаль.

— Что — не идет? О чем вы?

И поспешно вернулась к телескопу, где скорее слушала, чем говорила.

— Ну, смотреть в эту штуковину. Вам не идет. Не надо вам этого делать.

Но Луиза уже кое-что заметила. Телескоп развернулся почти вертикально.

— А не наша ли Шейла это в парке? Похоже, и впрямь она.

В других номерах ее тоже узнали — и навели резкость. Из каждого номера открывался один и тот же вид, но под разным углом. Пестрый шарф Шейлы и встревоженное выражение лица словно вибрировали, трепетали на ветру. Она почти бежала.

— Она сумочку не взяла, — отметила Луиза.

В номере 105 Саша развернулась навстречу Норту: тот не спеша вошел в открытую дверь. Постучав, разумеется.

— Ой, мы чего в Гарлеме видели — супружескую пару ограбили прямо у нас на глазах!

— Ох, боже, — посетовал Норт, — а я-то всего-навсего хотел показать вам белок: в парке их целое семейство.