Части ее тела - Юлия Александровна Лавряшина

она приучилась не упоминать его при посторонних. Говорила, что родом из Новосибирска, это лучше звучало, и было недалеко от истины.

Там до сих пор жили ее родители, в двухкомнатной хрущевке, которую отказывались поменять, хотя Маргарита предлагала не раз.

– Ой, да куда нам хоромы! – твердили они в голос.

А мама добавляла:

– С одной уборкой замучаешься!

И Маргарита перестала предлагать: у каждого свой рай.

Ее Эдем зеленел в глазах Виталия… Именно их она увидела в тот вечер, когда партнер по бизнесу, дама того возраста, когда пора подумать о душе, затащила ее в стрип-бар. Маргарита и сама не понимала, почему первым делом увидела не тело, достойное обложки журнала, а тоску в его глазах. К ним потянулась сердцем: «Ему не место здесь… Он достоин лучшего!»

Десятки людей проходили сквозь ее жизнь каждый день, но только один вошел в душу. И – скрутило! Как выжить удалось в те дни, когда она бродила по миру на ощупь, пытаясь отыскать тот самый зеленый свет, который притягивал разрешением счастья. Разве тогда она думала о дочери? О том, как Лиза отнесется к тому, что мать ничуть не горюет по отцу, тело которого только-только упокоилось в земле? Другим людям вообще не удавалось просочиться в мысли Маргариты, там царил Он – ее молодой зеленоглазый бог. Его тело уже разглядела к тому времени, и сны заполнились сладостной болью: «Жду тебя…»

Только Виталий не замечал ее со своей площадки позора… Не только ее, листвяной взгляд скользил поверх всех голов. И Маргарита поняла, что готова отдать многое, если не все, лишь бы наполнить свою жизнь этой красотой. Ничего унизительного для себя в том, с какой готовностью Виталий продался ей, она не находила. Цель оправдывает средства… Кто же это сказал? К ее случаю это подходило абсолютно.

Какая жадность к телесной любви проснулась в ней! Какая ненасытность… Маргарита и не подозревала, что можно желать мужчину с таким вожделением, с такой страстью, от которой мутится в голове. Перекраивала свое расписание, чтобы только вырваться к нему, припасть к горячей груди:

– О, мой любимый…

Разве такое можно объяснить дочери? Лиза не смогла бы понять… О каких «мужиках» она пишет? Их всего двое и было в жизни ее матери. И оба теперь мертвы. И она мертва.

Заставив себя подняться, Маргарита подняла смятое письмо, скатившееся с кровати. Дорогой паркет не холодил босые ноги, она легко прошла к белому туалетному столику, нашла зажигалку. Выбрав торчащий бумажный уголок, уверенно чиркнула и поднесла к нему огонек. Полные ненависти строки злобно искривились, зашипели, и Маргарита швырнула сгусток пламени на ледяную постель. Шелк вспыхнул мгновенно, растекся в разные стороны, радостно загудел, уничтожая следы любви, которой не оказалось места в этом мире.

– Ты никогда не любил меня, – прошептала она, глядя на пляшущие огненные языки. – Ты хоть догадывался, каково мне было жить с пониманием этого?

Пламя набирало силу, готовясь перерасти в пожар, полный того же безумия, что сгубило ее уже давно. Нужно было просто поставить огненную точку, завершить историю страсти так, чтобы не нарушить стиля… Это умение Маргарита всегда ценила. Поэтому в ее улыбке, когда она шагнула навстречу пламени, гордо вытянув шею, была только радость…

* * *

В конце марта неожиданно вернулась зима, опять раскинулась пушистыми сугробами, которые пару недель назад потемнели от солнца, просели и покрылись жесткой коркой. Это именно то уродство, которое всех радует, потому что каждый знает – оно скоротечно и вскоре все вокруг расцветет еще более нежной и свежей красотой.

Я тоже ждала весну, чуть не притоптывая от нетерпения, ведь уже успела вкусить ее легкости: побегала без шапки, в легком пальто! А теперь снова пришлось залезть в пуховик, натянуть теплые перчатки… Почти все время я проводила за городом, и Образцово изо дня в день открывалось мне новыми уголками. У меня уже появилось любимое место на берегу Учи под светлыми березами, склоняющимися к реке, и не терпелось увидеть, как их зелень будет отражаться в неспешной воде.

Мы с Артуром даже зашли в здешний храм, возведенный еще в восемнадцатом веке, истинный в своей простоте… Здесь было так по-домашнему уютно и безлюдно, и настолько приветливые служительницы встретили на входе, что я сразу почувствовала: сюда меня потянет еще не раз.

В полумраке, озаренном скромным пламенем свечей, серьезное лицо Артура казалось почти иконописным. Я не сомневалась, что он думает о маме и молится, чтобы ей было хорошо там и без нас. Если это возможно… А я пыталась найти в себе хоть немного великодушия и попросить покоя не только маме с сестрой, но и отцу, хотя единственное добро, сделанное им для меня, это дом, куда мы уже переселились с Артуром и Никитой. Уже немало, правда?

Еще я помолилась за упокой души Дины, изувеченное тело которой наконец-то удалось похоронить… Когда Лиза Прохоренко дала показания, в заброшенном доме на окраине Ивантеевки нашли верхнюю часть туловища. Я не поехала туда с моими сыщиками и не пошла прощаться с Диной. И без того я ее не забуду… Кстати, так и осталось неузнанным, с кем же она развлекалась в ванной в свой последний вечер, но это уже не имело никакого значения.

Артур с Никитой вернулись из Ивантеевки понурыми, и мне пришлось окутать их заботой и ароматом яблочного пирога, чтобы они пришли в себя. Надеюсь, мама не обидится, но я чувствовала себя абсолютно счастливой в отцовском доме в эти последние недели, когда мы втроем перемывали все углы в доме, пустовавшем почти год, стирали постельное белье и шторы, по очереди гладили всю эту тряпичную гору…

Для меня главным сюрпризом стало, как Никита поет! Мы оставили его наедине с утюгом буквально на пять минут, и вдруг я услышала, как по дому расходятся мягкие звуковые волны. Голос у него был несильным, далеко не оперным, но тембр оказался приятным настолько, что я так и застыла, прижав к животу подушку, на которую собиралась натянуть чистую наволочку. Песня была мне незнакомой, как выяснилось, Никита написал ее сам. Сколько еще тайных пластов в этом человеке?!

В дверях появился Артур, который подкрался на цыпочках, чтобы не спугнуть нашего певца, и гримасой показал: «Во дает!» Не шевелясь, мы смотрели друг на друга и слушали, как теплый голос тоскует о любви – о чем же еще? А потом Артур сделал еще несколько бесшумных шагов и прошептал:

– Он поет о тебе…

– Откуда ты знаешь?

Он хмыкнул:

– Сыщик