Лебедь Белая - Олег Велесов

– Погоди, внученька, – остановил меня деда Боян. – Спешишь ты больно со словами своими, а сила слов такова, что иной раз подумать надо, прежде чем произносить их. Помнишь ли, как про пути-дороги меня спрашивала?

Я поджала губы.

– Ну, вроде помню. У того охальника на лодье, – и кивнула на лежавшее возле телеги связанное тело.

– Верно. И что я тебе ответил?

– Ну, вроде Волох велел тебе путь мой править.

– Вот я и правлю. Ромей лихое дело замыслил, решил народы славянские стравить, чтоб извели они друг друга под корень. А мы с тобой ему в том помешали. И впредь мешать станем. А сказители о нас былины сказывать начнут и восхвалять всячески за подвиги наши.

Я хмыкнула. За подвиги восхвалять? Это что ж получается, я герой? Это обо мне, выходит, песни петь будут и былины складывать? Хорошее дело, очень хорошее. Нравится. Одна лишь мысль перебарывала радость и печалила по-прежнему.

– Но Гореслава ты всё равно бросить хотел.

– Ох, если б хотел… Ты подумай, внученька моя, как бы ты отца уговорила суженого своего спасти, коли не сводил я тебя на похороны Третьяка? Вспомнила бы ты про завет тот древний, когда невеста вслед за женихом на костёр поднимается?

Тоже верно. Ни в чём, получается, деду Бояна упрекнуть нельзя. Всё-то он предусмотрел, всё-то предвидел. Если и дальше разбираться стану, окажется, что и Добрыню он мне подсунул, и Поганка, и всего прочего, о чём я не знаю или запамятовала.

– А ты и вправду ведаешь, что Гореслав суженый мой?

Деда Боян обнял меня за плечи, поцеловал в темечко.

– Козни вражеские сегодняшним днём не заканчиваются. Одну беду мы от себя отвели, но сколько иных бед с закатной стороны придёт – предугадать невозможно. А для борьбы с ними иные люди потребуются. Но о том сказ впереди.

Он замолчал, а я заелозила.

– Ну как же так, деда Боян? Почему впереди? Давай сейчас рассказывай! Вечно ты на самом интересном месте прерываешься.

Но деда Боян остался неумолим. Он повёл слегка головой, вздохнул и повторил:

– Впереди, внученька моя, впереди.

Я, честно говоря, разочаровалась. Не в деде Бояне, нет – разве можно в нём разочароваться? – я в общем смысле. Стало почему-то тоскливо и одиноко. Батюшка наёмников где-то гонял, Гореслав с дядькой Малютой носилки вязали, Горазд возле Горыни хлопотал, случаи смешные ему рассказывал, Добрыня блох ловил. Все были заняты. И я подумала: вот и закончились мои приключения. Скоро я вернусь домой, большуха снова меня за водой пошлёт, бабка пальцем трясти станет, тоска…

Хотя – я встрепенулась – я же за Гореслава замуж собралась. Значит опять что-то новое, что-то интересное, хлопоты иные, заботы. Зря я приуныла. Верно говорит деда Боян, многое впереди, так что подождём, посмотрим, что дальше будет.

Гореслав с дядькой Малютой принесли носилки: две палки, перетянутые между собой прутьями лещины. Милонег покосился на них с недоверием, но дядька Малюта сказал, что носилки крепкие, витязя выдержат. Я сразу велела перенести его к телеге. Дажьбог даст, батюшка наёмников догонит и вернётся, и мы всем своим отрядом двинемся обратно в Голунь. Не обрадуется Благояр Вышезарович тому, что сын его и наследник тяжело ранен, да ладно хоть жив, и за то пусть благодарен будет. А наказания с его стороны мы не боялись, ибо деда Боян обещал слово за нас перед князем замолвить, и что-то мне нашёптывало, что Благояр Вышезарович слову этому внемлет.

Витязя осторожно переложили на носилки, Гореслав взялся за ручки спереди, дядька Малюта сзади. Подняли. Прутья напряглись, заскрипели, но выдержали. Дядька Малюта крякнул:

– Эка тяжесть… Вчетвером надо… И меняться почаще.

Они отнесли носилки к телеге, тётка Бабура присела перед Милонегом, погладила его по щеке.

– Касатик… Как же ты не уберёгся?

Милонег всхлипнул.

– Нянюшка…

Витязь закусил губу, и мне показалось, что он сейчас заплачет. Но не заплакал. Тётка Бабура поднесла к его губам чашу.

– Водички вот.

От этой умильной картинки у меня затряслись ресницы. Водички ему… Свинца расплавленного!

Злость не украшает, но мне очень хотелось, чтобы к Милонегу все относились так же, как я – враждебно, и любое проявление добродушия, пусть даже со стороны тётки Бабуры или, не дай Дажьбог, Добрыни, воспринималось мной как личная обида. Конечно, это не правильно, но самолюбие, будь оно неладно, требовало крови, и не важно, что Милонег и без того потерял её немало. Пусть ещё потеряет.

Впрочем, два месяца назад я точно так ненавидела Гореслава, а ныне души в нём не чаю. Теперь вся ненависть перешла на его брата. Значит ли это, что к зимним холодам Милонег станет мне лучшим другом, а ненавидеть я начну, скажем… Кого бы мне ещё поненавидеть?

Взгляд мой переместился на ромея: маленький, бедненький, ущербный. Он по-прежнему пучился на белый свет круглыми глазками, и всё происходящее его совершенно не трогало. А раз так – Дажьбог с ней, с ненавистью. В жизни есть дела и поважнее.

Возле ромея стояла прикрытая чистой холстинкой корзина. Я сердцем почуяла – что-то вкусненькое. Сдёрнула холстинку, заглянула внутрь. Так и есть: пирожки, яблочки, сыр и в отдельной тряпице сальце. Госпожа моя Макошь, радость-то какая, спасибо тебе за угощение! А то всё пшёнка да пшёнка.

Я достала нож, порезала сало, надломила один пирожок – с капустой и яйцами – расстелила холстину на телеге, выложила содержимое корзины. Добрыня вскочил, повёл носом. Дядька Малюта хмыкнул, близнецы облизнулись, выбрался из неизвестности Сухач.

– Душицы заварю, – сказала тётка Бабура и поспешила к водоёмине за водой.

Я обтёрла нож, положила его возле пирожков, толкнула ромея в бок.

– Подвинься.

Взяла ломтик сала – тонкий, душистый – отправила в рот. Великий Сварог, как же вкусно-то! Тот поросёнок, которого мы ели у Капусты, и рядом с этим салом не стоит!

Ромей вдруг заверещал, схватил мой нож, замахнулся. Я только увидела блеснувшее остриё – и замерла, не в силах шевельнуться. Мне бы, дуре, отпрыгнуть, а я зачарованно смотрела, как тянется лезвие к горлу…

Гореслав дотянулся до меня первым: отшвырнул, будто куклу соломенную, но сам увернуться не смог. Слишком прыток ромей оказался. Нож вошёл в грудь воеводы по самую рукоять, и вздрогнул он. Дядька Малюта закричал, упал на колени. Сухач – кто бы подумал – начал бить ромея по голове. Добрыня задрал морду к небу, завыл. Никогда раньше он не выл…

– Бабушка, бабушка! А почему мы славяне?

– Потому что славу богам своим поём и ничего за это взамен не требуем.

– А зачем нужны боги, если они ничего не дают?

– Глупая ты. Оглянись. Всё, что вокруг нас, всё боги дали.