С царем и без царя - Владимир Николаевич Воейков

считаю себя вправе его решить без повеления Его Величества, которого я просил и после отречения продолжать смотреть на меня как на своего верного слугу. Обещав переговорить с государем, генерал-адъютант Алексеев добавил в виде успокоения: «Ну что ж… Сегодня вы, а завтра, быть может, я подвергнусь неприятностям. Если вы уедете, вероятно, ничего не будет; а если останетесь, вас могут арестовать во дворце, так как против вас восстал гарнизон». Я повторил, что сам этого не сделаю, а если государю будет угодно, исполню его повеление.

Выйдя от генерала Алексеева, я поставил в известность обо всем от него слышанном государя и графа Фредерикса. Мое сообщение, видимо, поразило Его Величество. Через полчаса после моего ухода от генерала Алексеева последний явился во дворец со всеподданнейшим докладом о настоятельной необходимости графу Фредериксу и мне покинуть Ставку; мотивом он выставил свою заботу о безопасности царя, так как, по имевшимся у него сведениям, гарнизон враждебно настроен по нашему адресу; при этом он ручался государю, что мы, уезжая, ничем не рискуем, тогда как, оставаясь, можем вызвать нежелательные эксцессы. По уходе генерала Алексеева камердинер государя Тетерятников доложил мне: «Его Величество вас просит». Когда я пришел, государь мне сказал, что ему очень больно и тяжело принять такое решение; но, принимая во внимание доклад Алексеева, он находит желательным, чтобы граф и я уехали, так как наше присутствие на Ставке почему-то всех раздражает. Во время разговора об отъезде из Могилева генерал Алексеев мне также сказал, что просит меня и графа из предосторожности никуда не сопровождать государя, так как наше появление около него может вызвать на улицах нежелательные демонстрации.

Когда государь поехал на станцию к обеду в поезд императрицы Марии Федоровны, я впервые не сопровождал его при поездке по Могилеву. Вернувшись в исходе 11-го часа от императрицы, государь послал за мною и сказал, что императрица Мария Федоровна, предполагая завтра ехать в Киев, не возражает, чтобы я ехал в ее поезде. С одной стороны, это меня глубоко тронуло, а с другой — поразило, так как со времени моего вступления в должность дворцового коменданта императрица Мария Федоровна не давала мне повода считать ее благорасположенной ко мне, несмотря на то что мой отец был при императоре Александре II почти во все время его царствования и, кроме того, был единственным из лиц свиты покойного императора, оставшимся и при императоре Александре III до его кончины. Нерасположение императрицы Марии Федоровны к себе я объясняю помимо других причин соревнованием между двумя дворами: почти все приближенные к большому двору подвергались ее строгой критике, тогда как осуждавшие молодую императрицу любезно бывали приняты императрицей Марией Федоровной, не чувствовавшей расположения к своей ав-густейшей невестке. Проявлением этого нерасположения императрица Мария Федоровна неосознанно наносила большой вред престижу трона. Умение прикрывать милой улыбкой затаенные неприязненные чувства вводило многих в обман, благодаря чему общественное мнение приписывало вдовствующей императрице большую доброту — в противоположность молодой императрице, которая, однако, проявляла большое благородство по отношению к своей августейшей свекрови: никто из посторонних никогда не слыхал от государыни Александры Федоровны ни единого слова осуждения по адресу императрицы Марии Федоровны, причем и детей своих она воспитала в полнейшем уважении и почтении к бабушке, матери своего супруга.

4

Мероприятия Временного правительства * Отношение к революции разных классов населения

В ночь на 28 февраля исполнительный комитет Государственной думы выпустил воззвание:

«Временный комитет членов Государственной думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого решения, комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием.

Председатель Государственной думы Михаил Родзянко*.

Несколько дней спустя это новорожденное правительство объявило, за подписью своего председателя князя Львова, по телеграфу всей России:

«2 сего марта последовало отречение от престола государя императора Николая II, за себя и за своего сына, в пользу великого князя Михаила Александровича. 3 марта Михаил Александрович отказался восприять верховную власть впредь до определения Учредительным собранием формы правления и призвал население подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному всей полнотой власти впредь до созыва Учредительного собрания, которое своим решением об образе правления выразит волю народа.

Председатель совета князь Львов».

Недаром был выдвинут князь Львов русскою революцией, которая в нем имела самого горячего поклонника. Доказывал он это преклонение не только фразами вроде следующих: «Мы можем почитать себя счастливейшими людьми… Великая русская революция поистине чудесна… Поколение наше попало в наисчастливейший период русской истории…», но и некоторыми действиями — еще в 1905 году говорилось, что он по ночам руководил печатанием в канцелярии тульской губернской земской управы антиправительственных прокламаций для чинов нашей действующей армии в Маньчжурии и в эти прокламации заворачивались рассылаемые на фронт подарки.

Исходя из положения, что каждая революция есть сочетание работы честных фанатиков, буйных помешанных и преступников, — интересно было бы знать, к какому типу по своей деятельности подходил новый председатель совета министров Временного правительства?

В числе выдающихся его перед революцией заслуг было натравливание толпы на должностных лиц старого правительства, на оставшихся верными присяге офицеров, чинов полиции и корпуса жандармов, брошенных им на самосуд распропагандированной черни.

Не менее доблестной заслугой был вывоз, при благосклонном содействии министра юстиции А. Ф. Керенского, сибирских каторжан, возглавляемых сотрудницей цареубийц Желябова и К° Брешко-Брешковской, возведенной в почетное звание «бабушки русской революции».

Натравить чернь на чинов полиции и корпуса жандармов было нетрудно, так как они во время войны являлись угрозой дезертирам, которых вылавливали для передачи в руки военных властей. Что касается офицеров, они разделялись на две категории: оставшиеся верными присяге подвергались «гневу народному», а обработанные в сознательном направлении, являясь с красными бантами (эмблемой солидарности с революцией), были встречаемы овациями.

Мятежный председатель Государственной думы завершил свою многолетнюю крамольную деятельность против устоев монархического строя нашего Отечества, приняв непосредственное участие в вопросе отделения «козлищ» от «агнцев»: от имени комиссии Государственной думы, за личной своей подписью,