С царем и без царя - Владимир Николаевич Воейков

доставить в Москву. В экстренном поезде, в котором под начальством прапорщика должен был ехать и взвод бородачей, кроме меня еще оказался арестованным полковник Пороховников, страшно волновавшийся и всем объяснявший, что он — староста Успенского собора в Кремле.

Впоследствии оказалось, что Керенскому со Ставки было сообщено, что я еду не один, а с полковником… Арестовали бедного старосту вместо сопровождавшего меня подполковника Г. А. Таля, с которым мне пришлось невольно расстаться. Он поехал в Петроград, а меня повезли в Москву.

Прапорщик оказался бывшим полевым объездчиком тамбовского имения графа Орлова-Давыдова, личностью очень мало симпатичной. От своих подчиненных он отличался только погонами.

Около 9 часов утра наш экстренный поезд остановился в Москве у царского павильона Александровского вокзала. В этом месте платформа разделена решеткой, за которой стояла большая толпа народа; а впереди, около поезда, было человек десять юнкеров во главе с офицером и начальником движения Александровской дороги действительным статским советником Чурилевым, инженером путей сообщения. Этот инженер во время поездок государя за последние три года войны сопровождал по обязанности службы императорский поезд по Александровской дороге. Судя по подобострастию, с которым он в те времена пожимал подаваемую мною руку, можно было вывести заключение, что он ценил такое внимание к нему; на этот же раз он предпочел одобрение собравшейся толпы благорасположению арестованного бывшего дворцового коменданта и, вероятно, в целях снискания популярности, жестикулируя и что-то объясняя публике, все время показывал на вагон, в котором я находился.

Офицер вошел в вагон. Это был присяжный поверенный Солодовников, в офицерской форме, с штабс-капитанскими погонами. Представившись мне очень корректно, он сказал, что командирован командующим войсками Московского военного округа полковником Грузиновым для сопровождения меня к нему в штаб на допрос. Я вышел за ним из вагона. Толпа загудела. Меня окружили юнкера, и мы направились к выходу через царский павильон. Проходя мимо Чурилева, стоявшего впереди гудевшей толпы, и увидев нахальное выражение его лица, я посмотрел ему в глаза, махнул рукою и плюнул… Этого никто не ожидал. Стоявшая впереди публика расхохоталась, а мой обличитель хотя и побагровел от злости, но ничего не мог сделать с арестантом, окруженным добрым десятком вооруженных юнкеров. Посадив меня в автомобиль, с юнкерами на сиденьях и подножках, меня повезли на Арбат, в помещение кинематографа около ресторана «Прага», где в то время находился революционный штаб округа.

Войдя в фойе кинематографа, я остановился посреди зала. Солодовников пошел докладывать, а юнкера стояли вокруг меня с выражением сознания важности возложенного на них поручения. Через несколько минут с лестницы, находившейся в правом углу против входа, начали сбегать офицеры. Став полукругом впереди меня, они принялись хихикать, громко произнося мою фамилию. Какой-то полковник, решив, что ему, как старшему в чине, необходимо себя в чем-нибудь проявить, обратился ко мне со словами: «А это — изменник государя». По старой командирской привычке я махнул над головою левой рукой и, воспользовавшись минутой воцарившегося молчания, во всеуслышание ответил ему: «Желаете видеть изменника государя — потрудитесь подойти к зеркалу». (А зеркал там было много: почти в каждом простенке.) Произошло замешательство. Из задних рядов стоявшей против меня толпы вышел совершенно незнакомый мне большого роста инженер путей сообщения с длинной русой бородой; протянув мне руку, он сказал: «Гражданин Воейков, дайте вашу руку». «Извольте», — ответил я, и мы обменялись рукопожатием. В толпе раздались голоса офицеров: «Как вы можете подавать ему руку?» Инженер сказал: «До осуждения народным судом он — равноправный со всеми нами гражданин». После этого инцидента Солодовников заявил мне, что командующий войсками сейчас занят и что я должен отсюда уехать. Мы направились к выходу, причем часть офицеров провожала меня до улицы, выкрикивая всевозможные дерзости.

С Арбата меня повезли на тверскую гауптвахту — против дома генерал-губернатора, в котором я часто бывал у своего деда князя Владимира Андреевича Долгорукова. Думал ли я тогда, глядя из окна на эту гауптвахту, что меня к ней когда-нибудь подвезут арестованным?

На тверской гауптвахте места для меня не оказалось, и меня повезли в кремлевскую, где я расстался со штабс-капитаном Солодовниковым. В кремлевской гауптвахте для арестованных было отведено помещение, в которое меня повели по дворам дворца. Каково было мое изумление, когда я увидел, что помещением для арестованных служит моя бывшая квартира дворцового коменданта в кавалерском доме. У дверей, рядом с часовым, оказался придворный лакей, который состоял при этой квартире и почтительно меня приветствовал. Войдя в квартиру (это было около часа дня), я в ней застал московского градоначальника генерала Шебеко, его помощников — полковника Казанского и моего бывшего подчиненного Тимофеева, жандармского генерала Крюкова и еще несколько лиц администрации, арестованных в Москве. По прошествии часа за мною приехал комендантский плац-адъютант, тучный ротмистр, который объявил, что меня приказано везти на другую гауптвахту.

9

День в Москве

Мы сели в автомобиль и поехали в Анастасьевский переулок, в дом, где помещалась ссудная казна. Во дворе оказалась гауптвахта. Я был единственным арестованным. Было уже 4 часа дня, а я со вчерашнего дня ничего не ел. Пришлось обратиться к караульному начальнику, поляку. Капитан оказался очень любезным и немедленно распорядился, чтобы мне принесли обед из ближайшей кухмистерской. Бывший с ним в карауле младший офицер роты зашел ко мне и предложил почитать газеты.

Не успел я кончить обеда, как приехала комиссия, состоявшая из военного юриста (генерала), военного врача и нескольких господ в штатском. Они были украшены красными розетками с длинными лентами. Войдя в мое помещение, комиссия расселась и объявила, что по поручению командующего войсками должна произвести мне допрос. Руководителем комиссии был давно не стригший волос военный врач, как у нас в корпусе называли, мохноногий господин. Он все время подсказывал генералу-юристу те пункты, которые, по его словам, необходимо было выяснить для общественного мнения; вынимая от времени до времени из кармана газету, он из нее черпал данные для своих вопросов. Дело заключалось в том, что, по мысли возникших общественных организаций Москвы, необходимо было путем моего допроса выяснить подробности распространенного прессою сообщения, будто бы в момент, когда до сведения Его Величества дошло известие о начавшейся революции, я доложил государю: «Теперь остается одно — открыть немцам минский фронт. Пусть германские войска придут для усмирения этой сволочи». Мне не составило особого труда им объяснить, что в силу создавшейся вокруг государя императора в последние февральские дни обстановки