Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут - Хелен Браун

И наконец это случилось! После сытного обеда Джона, в соответствии со своим распорядком, подремал в кровати Катарины и спустился вниз – навстречу своему самому страшному кошмару. В манеже – в его манеже! – обосновалась чужеродная форма жизни. Захватчик был лыс и в целом похож на мармеладного мишку. Джону передернуло от отвращения. Мало того что мармеладный мишка забрался в его манеж и уснул там, так еще и вся семья, включая Роба и Шантель, ворковали и восторженно ахали над непрошеным гостем. С Джоной так в последний раз обращались, когда он был котенком.

Кот съежился; я видела, что он оценивает ситуацию. Джона не верил своим ушам: неужели люди и вправду обращаются к этому недоразумению в манеже со словами «Какая красавица!» и «Ну разве она не прелесть?»?

Это он красавец. Это он прелесть! Прищурившись, Джона презрительно изучал своих подданных. Наверное, они сошли с ума. Как они могли забыть, что в этом доме он единственный, кем можно так восхищаться?!

Впервые в жизни у Джоны появился соперник. Но он знал, как с этим бороться. Короткий бой, и мармеладный мишка будет сброшен с трона! Подобравшись и прижав уши, Джона приготовился к броску. Роб и Шантель заметно напряглись – родительские инстинкты кричали, что ребенку грозит опасность.

– Джона, нет! – воскликнула я, хватая кота и запирая его в прачечной.

Мы продолжили любоваться малышкой, считать крохотные пальчики и поглаживать темные завитки на макушке, когда вдруг услышали ужасный звук, медленный и нарастающий, словно сирена воздушной тревоги. Джона плакал.

– Он должен привыкнуть к Энни, – сказа Роб, не в силах больше выносить эту пытку. – Давайте его выпустим.

Открыв дверь «тюрьмы», я посадила Джону на его любимую когтеточку, где он всегда чувствовал себя в безопасности и откуда мог наблюдать за своим королевством. Чтобы как-то развлечь кота, я дала ему несколько цветочных ленточек.

Бесполезно. Джона принял обычную царственную позу, но не сводил глаз с малышки.

Мы болтали о ботиночках и детском питании, а кот тем временем решил привести себя в порядок. Лапы, подушечки, шерсть между подушечками. Уши спереди, уши сзади, шерсть между ушами. Не пропустил ни сантиметра. Задрав ногу, Джона притворялся, что ему нет дела до происходящего в гостиной. Но мозг его при этом напряженно работал.

Лидия как раз принесла тарелку с печеньем, когда кто-то пулей пронесся мимо и выбил блюдо у нее из рук. Это птицы? Это самолет? Нет, это супер-Джона с оранжевой ленточкой в зубах!

– Ё-моё! – воскликнула Лидия, оглядывая рассыпавшуюся по ковру выпечку. Да, именно так она ругалась. И это еще самое грубое выражение!

Остальные с открытым ртом наблюдали, как Джона неуклюже приземлился прямо на печенье в полуметре от манежа.

– Ну хватит, Джона! – рявкнула я. – Ты возвращаешься в прачечную.

– Подождите-ка, – остановила меня Лидия. – Думаю, у него есть план.

Раздраженно вздохнув, я отошла. Сжимая ленточку, Джона осторожно крался к спящей Энни. Подобравшись к стенке манежа, он начал принюхиваться; уши у него стояли торчком и слегка подрагивали. Подняв лапу, кот легонько похлопал по сетке рядом с головой малышки. А затем, к моему великому удивлению, отступил и отвесил изящный поклон. Опустив голову, он аккуратно положил оранжевую ленточку возле манежа и отошел.

– Видишь? Это подарок, – прошептала Лидия. – Он принес Энни подарок.

Наш кот и наша дочь. Два существа, которые всегда идут своей дорогой. И не устают удивлять меня сложностью натуры и готовностью любить.

Что касается принятия Энни, Джона старался изо всех сил. Но с одержимостью манежем он ничего поделать не мог. Стоило мне спрятать его в другую комнату, как под дверью тут же устраивали громкую кошачью демонстрацию. Джона пользовался любой возможностью, чтобы протиснуться к манежу, забраться внутрь или поваляться на крыше, если тот был закрыт. Он терся о сетчатые стены и трогал лапами блестящие ножки, любуясь ими, как произведениями искусства.

Пока Джона привыкал уступать место в центре семейной вселенной ребенку (хотя бы в те дни, когда Энни привозили к нам в гости), на горизонте замаячила следующая проблема.

Однажды утром, совершая обход владений, кот заглянул в комнату маркиза де Сада – и увидел Филиппа, укладывавшего чемодан. Джона ненавидел чемоданы. Для него они символизировали расставание. Даже сумка с вещами на одну ночь становилась причиной панической беготни туда-сюда по лестнице, отказом выпускать кого-либо из домашних из виду и, конечно, настойчивым – и довольно неблагозвучным! – мяуканьем на одной противной ноте. Шоколадные уши Джоны встали торчком, едва он заметил темно-зеленый чемодан – самый большой из всех, что у нас были. Мы пользовались им так редко, что бо льшую часть времени он лежал на чердаке и покрывался паутиной. Но Филиппу предстояло провести шесть недель в США на курсах повышения квалификации при Стэнфордском университете.

Будучи невозможным педантом в том, что касалось дорожных сборов, муж аккуратно укладывал тщательно сложенные рубашки и нижнее белье. Наблюдая за тем, как он упаковывает начищенные туфли в специальные чехлы, я в который раз удивилась, как мы умудряемся уживаться, не говоря уже о том, чтобы до сих пор состоять в браке. Но Джона не собирался спокойно смотреть на сборы. Вместо этого он прыгнул прямо в чемодан и жалобно заглянул в глаза Филиппу.

– Прости, Пушистик, – сказал тот, вынимая кота. – Но я не могу взять тебя с собой.

Едва лапы Джоны коснулись ковра, как он запрыгнул обратно. Это повторялось снова, и снова, и снова, пока Филипп не выгнал кота из комнаты. Под дверью тут же показались две лапы и любопытный нос.

К дому подъехало такси. Филипп закрыл чемодан и пошел к выходу. Джона вцепился в сумку, явно вознамерившись намертво к ней прилипнуть. Муж взял его на руки, поцеловал в пушистый лоб и заверил, что скоро вернется. Филипп держал кота на уровне лица, а тот вытянул лапу и прижал ее к груди хозяина, как будто оставил отпечаток на его сердце.

Протиснувшись с чемоданом через едва открытую дверь, мы встали на тротуаре, чтобы попрощаться. В окне гостиной никого не было видно.

– Он по тебе даже не скучает, – попыталась успокоить мужа я.

– Да нет, скучает, – ответил он, указывая на окно на втором этаже. Оттуда на нас смотрела одинокая кошачья мордочка.

Джона страдал от проклятия всех экстравертов. Он отчаянно нуждался в людях. Если рядом не было никого, кто бы восхищался его ослепительной личностью, наш кот увядал. Всеобщее обожание, игры с удочками и ленточками, ленивое валяние на хозяйских коленях, азартные побеги в соседские сады – он без этого жить не мог. Вивьен называла это боязнью разлуки.

И в чем-то я его понимала. В первые годы брака я бы тоже сходила с ума, вздумай Филипп уехать на шесть недель. Но на полотне всей жизни полтора месяца были едва заметным мазком. Несколько выпусков любимого телешоу, шесть серий нового сериала, пара сотен чашек кофе. Недели пролетят незаметно, пока Филипп будет наслаждаться лекциями, семинарами и встречами с интересными людьми (среди которых, надеюсь, не будет роскошных дамочек, нацелившихся на повторный брак).