Тридцать три несчастья - Марина Константинова

Он положил лапу на коленку Ив, но девушка, прожурчав что-то по-французски, аккуратно сняла ее и отодвинулась, по-птичьи поджав под себя ноги в черных ажурных чулках.

— А беседовать мы с вами будем, Егор Ильич, об актрисах, — ответил Клюквин.

— Ах, вот оно что! — громко захохотал Галушко. — Ну, ясное дело, что еще может интересовать французский журнал! Актрисы! Только я ведь не знаток, по этому вопросу вам бы лучше…

— Неужели? — перебил его Клюквин. — А я слышал о вас совсем другое.

Галушко поперхнулся томатным соком, и ярко-красные капли забрызгали его белоснежную сорочку, расплываясь бурыми пятнами.

— Вот б…! — выругался Егор Ильич.

Он швырнул на пол стакан с остатками сока и зло посмотрел Клюквину в глаза. Тот спокойно курил.

— Сдается мне, вы не из французского журнала, а из засратого «Московского сукомольца»! За сплетнями пожаловали? Ты кого ко мне привела?! — брызгая слюной, заорал он на Ив.

Ив даже бровью не повела. Парни у стойки застыли в напряженных позах, готовые к броску.

— Ты не журналист, а вонючая ищейка! — В сердцах Галушко бросил на стол вилку. Бокал хрустнул, подломился, и на скатерть пролилось шампанское.

— Вы совершенно правы, Егор Ильич. Я не журналист. Я ищейка.

Клюквин достал свое удостоверение и предъявил его Галушко. Тот вперился в черные буквы, и, пока до него доходил смысл прочитанного, лицо его меняло цвет, превращаясь из красного в белое.

— Вот видите, не стоит кричать и бесноваться, — успокоил его Клюквин. — Давайте отпустим девушку и поговорим.

— Пошла вон, — Галушко брезгливо отмахнулся от Ив.

Она грациозно поднялась из-за стола, лучезарно улыбнулась Егору Ильичу и, склонясь к нему, нежно прошептала:

— Мерд…

Затем она развернулась на изящных каблучках и, обдав Галушко ароматом изысканных парижских духов, растворилась в клубах табачного дыма.

— Ну-с, — налившимися кровью глазами Галушко уставился на Клюквина.

— Егор Ильич, предваряя нашу беседу, я должен вам сообщить, что она носит неофициальный характер.

— До свидания.

Галушко поманил толстым пальцем одного из своих «лбов». Тот немедленно подлетел к шефу и угодливо замер.

— Хорошо, — спокойно произнес Клюквин. — Пока следствие нуждается всего лишь в вашей помощи. Но если у вас нет желания оказать содействие, у меня есть все основания пригласить вас к себе повесткой. И тогда поговорим в казенном доме.

Галушко натужно вздохнул и кивком отпустил телохранителя. Затем крикнул ему вслед:

— Закрой бар! Никого не впускать!

Он взял бумажную салфетку, скомкал ее и, сопя, стал оттирать засыхающие пятна на рубашке. Так продолжалось довольно долго. Клюквин терпеливо ждал. Наконец Галушко изрек:

— И зачем надо было эту шлюху подсылать? Нельзя, что ли, по-людски прийти?

— У вас свои методы, у нас — свои. К тому же тем самым пришлось бы оповестить некоторое количество людей. А я думаю, нам с вами огласка не нужна. Наш разговор носит приватный характер.

— Позаботились, значит… Мерси вам. Только мне скрывать-то нечего. И плевать я хотел на вашу огласку. И на этот, как его, характер.

— Ну, это как сказать. Речь пойдет о Елизавете Чикиной и Ольге Николаевой.

Галушко вздрогнул, отставил рюмку и оперся обеими руками о свою мощную палку. Немного подумав, он осторожно произнес:

— Дело, конечно, дрянь. Но я чего-то не врублюся, чем я-то могу помочь? Они артистки, я спонсор. Вы к их руководству попробуйте сунуться.

— Сунулся.

— И что? Не пустили? — ехидно раззявился Галушко.

— Напротив. Очень мило побеседовали. И поэтому я здесь.

— Ладно, давай без понтов. Не люблю я этого. Вываливай, чего надо.

— Вот и хорошо. Я рад, что мы так быстро нашли общий язык.

Галушко растопырил короткие пальцы, придвинул к себе бутылку и разлил водку в две рюмки. Клюквин не отказался и выпил, закусив хрустящим огурцом.

— С Николаевой лично незнаком. Не имел счастья. По телевизору видел раза два. Про Лизку тоже ничего сказать не могу. Говорят, хорошая девка была. И артистка неплохая. Приз главный взяла в прошлом году. Я сам вручал.

— Ой ли?

— Ну, не сам, сейчас не помню. Но я настоял.

— А что, кто-то возражал?

— Ну, всякое было…

— Егор Ильич, время позднее. Давайте не будем ходить вокруг да около. Мне известно о ваших разногласиях с Любовью Николаевной Ревенко по этому поводу. Хотелось бы услышать вашу версию.

— Ах, ты про это… Так эта стерва и противилась, Таньке хотела дать, Садретдиновой. Да я не позволил.

Клюквин с нескрываемым интересом слушал эту историю, понимающе кивая головой и серьезно сдвинув брови. Его даже забавляло, как вдохновенно врал этот апоплексического вида толстяк с бегающими глазками.

— Так вот, — продолжал Галушко, — Любка председателем жюри была, гнула свое. Но я не допустил. Лизка лучше сыгранула, чем Танька. И все заметили.

— А какой же ей был смысл Чикину топить? Ведь она в ее агентстве работала, Ревенко было невыгодно упустить приз.

— А черт ее знает, эту корову! Поговаривают, что муженек ревенковский с Лизкой в близости был. Интимной, между прочим. Вот эта сволочь и мстила.

— Не жалуете вы Любовь Николаевну, как я погляжу.

— Да на кой она мне сдалась? Знать ее не желаю!

— Так это из-за приза вы поссорились на теплоходе?

— Ну конечно! — Галушко взглянул на Клюквина с детской прямотой. — Я ее на место поставил. А эта дура орать стала. Некрасиво, конечно, вышло. Даже стыдно. Но я не дозволил.

— А финансовых разногласий между вами не было?

— Да откуда? У нас сферы разные. У меня — пушнина, солидный бизнес, а у нее — шлюхи.

— В каком смысле?

— В прямом! Она половину своих артисток на всякие презентации как девок по вызову выписывает. Тьфу! Стану я мараться!

— Но, согласитесь, все-таки глупо ссориться из-за какого-то приза. А вы даже угрожали Ревенко.

— Кто? Я?

— Ну не я же.

— Да, прикрикнул пару раз. Было. Не стану скрывать. Так это сгоряча. Разозлила она меня сильно. Может, и брякнул, что прибью ее.

— А прибили Чикину? Или Николаеву?

— Что-о?! — Галушко откинулся назад и, задыхаясь, сорвал с бычьей шеи черную бабочку. — Ты, следователь, к чему клонишь? Щас адвоката позову!

— Это как угодно. Но, исходя из ваших слов, я согласен, у вас нет причин вредить Чикиной.