Шепот гремучей лощины - Татьяна Корсакова

– Куда? – спросил он скорее самого себя, чем Митяя, но Митяй ответил:

– В деревню.

– Нет ведь деревни, ты же сам видел.

– Не болтай, блондинчик, двигай! А то ведь подохнем тут с тобой…

Дорогу к Видово Сева знал, запомнил. Ему бы еще немного света. Но луна на беду – или на счастье? – скрылась в тучах, и идти приходилось почти на ощупь. Самому идти, Митяя тащить.

Получилось. Не так быстро, как днем, но получилось. Они вышли к пепелищу, в которое превратился колхозный коровник. Наверное, тот самый, в котором фрицы пытались сжечь людей. Людей не спалили, а вот деревню уничтожили.

– Дальше что? – Севе хотелось остаться прямо тут, на пепелище. Силы, кажется, все-таки закончились. – Где тут прятаться, Митяй?

– Там! – Митяй неопределенно махнул рукой, но направление Сева уловил. А еще он уловил голоса. Или послышалось?

– Слышишь? – спросил Митяй, переходя на едва различимый шепот. – Или это снова у меня в голове?

– Слышу. – Перед лицом приближающейся опасности вернулись силы. – Ты был прав.

– Хотел бы обрадоваться, да не могу. Пойдем, тут уже недалеко, я покажу дорогу.

Через пять минут они вышли к очередному пепелищу.

– Мой дом, – сказал Митяй с тоской.

– Сочувствую. Дальше куда? – Севе было не до сантиментов. Голосов они больше не слышали, но уверенность, что немцы где-то совсем близко, крепла с каждой секундой.

– Мы пришли. Ну-ка опусти меня.

Митяй сделал несколько шагов к едва заметному в темноте холму и рухнул на колени. Рухнул, принялся шарить по земле руками. Сева попытался было помочь, но не успел, Митяй справился сам. От проделанных усилий дыхание его срывалось, а голос был едва различим.

– Нашел. Посмотри, тут крюк. Ты потяни, у меня нет сил.

Ржавый крюк, больше похожий на торчащую из земли корягу, Сева увидел сразу и почти сразу же понял, что это такое. Люк был укрыт толстым слоем дерна, летом на нем, наверное, даже росла трава. Пришлось приложить немалые усилия, чтобы сдвинуть его с места, обнажая квадратную дыру в земле.

– Ты первый, – скомандовал Митяй. – Аккуратнее, там лестница в пять ступеней. Как спустишься, лови меня. По-человечески я, наверное, уже не смогу. Буду как-нибудь на карачках.

– Как скажешь.

Сева протиснулся в образовавшийся лаз, нащупал перекладину лестницы, утвердился на ней и начал осторожный спуск. Внутри пахло плесенью и сырой землей. Как в могиле. Когда под ногами оказалась твердая почва, он запрокинул голову, сказал:

– Спускайся, я ловлю.

Митяй не спустился, Митяй свалился на него неподъемным кулем. Считай, на голову свалился. На ногах удержаться не получилось, оба они кубарем покатились по земле.

– Закрой люк… – просипел Митяй. – Они уже здесь.

Сева встал на четвереньки, всмотрелся в чуть подсвеченный вновь выглянувшей луной прямоугольник над головой. После падения ведущая наверх лестница казалась Эверестом, но думать об этом было некогда, нужно было спешить. Цепляясь за склизкие перекладины, Сева добрался до самого верха, уцепился за вбитый на внутренней стороне люка крюк, потянул вниз, но до конца не закрыл, оставил узкую щель. Ему было важно знать, кого фон Клейст отправил в погоню.

Сначала не было видно ничего, кроме клочка неба и почерневшего остова печи, что возвышался в самом центре пепелища. А потом он увидел тени. Их было пятеро. Четверо солдат и офицер. Офицер был ближе всего, луна заливала его бледным светом, и слабые лучи ее отражались от стекол его очков. Офицер был высок и молод, на вид ему было лет тридцать. Он стоял, широко расставив ноги, и словно бы к чему-то прислушивался. В наклоне его головы было что-то хищное. Вот таких волкодавов и отправляют в погоню за сбежавшими пленниками. А кого еще, как не офицера СС? Этот натренирован чуять чужую кровь и чужую боль не хуже упыря. И если возьмет след, то уже не сойдет с него никогда. Интересно, взял?

Солдаты разбрелись по пожарищу, Сева отчетливо слышал звуки их шагов. Эсэсовец остался стоять на месте. В голову пришла шальная мысль просунуть в щель дуло автомата и выстрелить. Офицера он завалит, в этом нет никаких сомнений, но сумеет ли положить остальных?

Здравый смысл победил ярость. Он еще отомстит. Пусть не сейчас, но обязательно отомстит. А пока он просто запомнит эту надменную эсэсовскую рожу, этот разворот плеч, эти очочки…

Словно подслушав его мысли, эсэсовец снял очки, повертел в пальцах, а потом замахнулся и зашвырнул их в самый центр пепелища. До Севы донесся его короткий довольный смех. Смех он тоже запомнил. Если придется, узнает гада по голосу.

Вернулись остальные, вытянулись перед эсэсовцем по струнке. Всего разговора Сева не расслышал, но понял, что фашистские псы вернулись ни с чем. Услышал короткое «уходим» и скрежет подмерзшей земли под подошвами армейских сапог. Все пятеро исчезли в темноте, а Сева осторожно спустился назад в погреб, вытащил из кармана фонарик, направил луч на Митяя. Тот закрыл лицо рукой, отшатнулся.

– Убери, – прохрипел едва ли не с яростью.

Самое время подумать, что вот это существо с перекошенным белым лицом больше не Митяй, что настоящий Митяй тихо умер в избушке пасечника, пока Сева дремал. Митяй умер, а вместо него родился… упырь.

Наверное, он тоже отшатнулся. Или рука с фонариком дрогнула как-то слишком уж красноречиво, потому что Митяй тихо засмеялся.

– Не бойся, блондинчик, ты для меня все еще не представляешь никакого интереса. Просто глаза отвыкли от света.

Стало вдруг невыносимо стыдно за этот свой глупый испуг.

– Прости. – Митяй перестал смеяться. – Это у меня от голода. Я с голодухи всегда злой становлюсь.

– Я тоже с голодухи, – проворчал Сева, обводя лучом света сначала стены, а потом земляной пол погреба, высвечивая деревянную клеть.

На дне клети лежала картошка. Сморщенная, местами подгнившая, кое-где погрызенная мышами, но это не важно. С картошкой будущее уже не казалось ему таким мрачным и бесперспективным. Картошку можно запечь, и получится шикарное блюдо.

– Надо же! – Кажется Митяй удивился. – Интересно, сколько она тут лежит? Еще до войны, наверное, мамка излишки сюда сложила, а потом забыла. Мамка моя такая… рассеянная. – Он запнулся. – Была рассеянная.

Сева переступил ограждение клети, поставил фонарик на землю, принялся сгребать картошку в вещмешок. Получилось много, почти треть мешка. Конечно, еще треть придется выбросить во время сортировки, но все равно останется довольно много.

– А я раньше картоху не любил. – Митяй растянулся прямо на земле. Вид у него был одновременно и мечтательный, и печальный. – Помню, мамка нажарит с салом, а я мордой кручу. Дурак…

– Дурак, – согласился Сева, закидывая последнюю картофелину в мешок. – Как ты узнал? – спросил, выбираясь из клети.