Механическое сердце. Искры гаснущих жил - Карина Демина

– А вы, значит, меня не понимаете.

– Отчего ж. – Выпитое придало человеку наглости, и он разглядывал Брокка, не скрывая своего любопытства. – Понимаю. Вы говорите, что машинку эту адскую…

– Какую?

– Адскую. Наши так называют. После смерти душа-то человеческая или в рай, или в ад идет. А в аду, значится, горячо и огонь повсюду.

…Как в Каменном логе.

– Вот наши и придумали прозвание. Так вот, утрешний-то эксперт, – он произнес это слово с насмешечкой, не сдерживая брезгливой гримасы, – про Кейрена ничего-то не сказал… не почуял, выходит.

– Утренний?

Человек раздражал и собственная нерешительность. Уходить пора. Брокк не ищейка, он ничем не поможет.

– Ага, заявлялся тут… этакий… высокий. Мордатый. Уж извините, – человек отхлебнул чай и крякнул, когда из кружки полилось на плащ, – от же… мордатый, значит. Волосы светлые, зачесаны на пробор и гладенько. Рубашечка. Костюмчик серый. Весь из себя… – Теперь в голосе Филиппа звучала неприкрытая обида. – И, главное, глядит, точно на пустое место. Слова цедит…

Инголф. Хороший портрет, точный весьма. Вот одно не ясно, как Инголф появился здесь? Узнал о взрыве и решил помочь? Или его попросили?

Кто?

А если нет? Очередная случайность.

– Правда, – Филипп глядел снизу вверх, – он на склад заходить побрезговал.

– И что сказал?

– Почти то, что и вы. Мол, был взрыв. И подземный. Волна ушла… шлюзы какие-то там повредила, и получился сброс воды. И еще сказал, чтоб на склад не ходили, там какое-то остаточное поле. И что груз выбрасывать можно…

Как долго продержится эхо?

Сутки? Трое? На полигоне по безветренной погоде и до пяти доходило. А если под землей? Ограниченное пространство, и… к вечеру Нижний город прочешут.

Быть может, повезет.

– Будьте добры держать меня в курсе дела.

Филипп, уставившийся в мутное содержимое кружки – к чаю Брокк так и не осмелился прикоснуться, – кивнул. Передаст. И добавит от себя пару слов, характеризуя уже Брокка.

Он устал, этот человек.

Где он родился? Уж не на этом ли берегу реки? И вырвавшись из болезненного тумана, сумел подняться, но так и не нашел в себе сил разорвать все связи. Он жил работой, но однажды понял, что, сколь бы талантлив ни был, карьеры ему не сделать.

Появится кто-то молодой и родовитый, чья дорога будет проще исключительно по праву рождения. Обидно? Пожалуй. Оттого и злится, оттого и пьет, пьянства не скрывая, бросая этот нелепый вызов. И на начальство огрызается, зная, что не прогонят.

Такие, как он, тоже нужны.

Олаф в чем-то прав. Людей больше. И, слабые поодиночке, вместе они представляют немалую угрозу.

Брокк вытер испачканную вином руку и понюхал пальцы. Земляника, снова земляника. И Кэри. Теперь два эти аромата прочно сплелись друг с другом.

Кэри.

Ригер. Проигрыш и шантаж, на который он решился. И ведь права девочка, денег ему надолго не хватит. Он игрок, а это неизлечимо, и, если бы не талант Ригера, Брокк не стал бы с ним связываться, но…

Один день, и сразу трое.

Олаф на пожаре с его теорией, которая, признаться, задела. Инголф, столь успешно, если не сказать по-глупому, отметившийся на складах. Ригер.

И остается Риг, что само по себе подозрительно.

Снова четверо.

Брокк встал. Под ногой захрустели осколки. Подняв горлышко, Брокк зачем-то поставил его на стол и, переступив через темное пятно, покинул гостиную. Поднявшись к себе, он остановился у окна и долго стоял, пытаясь отделаться от предчувствия ошибки, если еще не совершенной, то вероятной. Сон окончательно исчез, и Брокк решился.

Дверь отворилась беззвучно. Брокк замер, вслушиваясь в тишину.

Ничего.

Шелест дождя за окном и шепот огня в камине. Обычные звуки старого дома. И запахи его же… ее. Спит? Спит. И сон крепок, но вряд ли светел. Кэри морщится, вздрагивает, и руки ее вцепились в одеяло.

– Все хорошо, девочка. – Брокк коснулся сжатых пальцев. – Все хорошо. Никто тебя не обидит.

Кэри замерла, и он испугался, что она проснется и застанет его здесь.

Но нет.

Ее щека была горячей, а на пальцах Брокка остались капли пота.

– Он не найдет тебя здесь. – Брокк убрал пряди, прилипшие к ее лбу.

И Кэри услышала. Затихла вдруг. И морщинки на лбу разгладились…

Брокк подвинул кресло к ее постели. Он уйдет задолго до рассвета, но пока посторожит ее сон. Глядишь, и собственная бессонница не будет больше в тягость.

Таннис пыталась спать. Она ведь устала, но стоило прилечь, спрятаться под одеяло, которое приятно пахло дымом, и сон исчез. Ломило мышцы, особенно плеч, и спину тянуло. Голова сделалась тяжелой, муторной, а тощий матрас, в который давно пора было досыпать соломы, показался неимоверно жестким. Прежде-то у Таннис не случалось бессонницы, а теперь она ворочалась с боку на бок, пытаясь найти для тела такое положение, при котором тело это успокоится.

Не выходило.

Перед закрытыми глазами вновь и вновь вставало знакомое лицо.

Резкие черты, словно наспех вырезанные. И нос кривоватый, свернутый набок. На левой щеке шрам, который тянется от нижнего века до самых губ, полукруглый, он ничуть не портит Войтеха. Подбородок широкий, с ямочкой. А над верхней губой пробивается нитка светлых усиков.

И борода могла бы быть, но Войтех щетину сбривает.

Проклятие…

Все Кейрен с его разговорами… растревожил, разбередил.

И место это… оно ведь помнит.

Малыша с его судорожным кашлем, который Войтех лечил, заставляя пить приторно-сладкий настой солодки. Малыш все жаловался, что Войтех его травит, но отказаться не смел…

…он ведь не нарочно предал, бестолковый Малыш. Испугался просто.

Кто не испугается смерти?

– Не спится? – Кейрен сидел на прежнем месте и руки к жаровне тянул. Все еще мерзнет? Не страшный он вовсе. Про псов говорили, что у них сила чудовищная, а этот…

Заморенный какой-то.

– Не спится. – Таннис села на лавке, придержав одеяло.

Толстяк всегда устраивался в углу. Одеяло было коротко для него, и он ерзал, переваливаясь с боку на бок, упирался коленями в стену и злился, ворчал. А Свищ посмеивался…

– Зачем ты спрашиваешь о… – Таннис оперлась затылком о камень.

Холодный.

Холод здесь царил всегда, даже летом, когда из-за жары наверху было не продохнуть. Вода вот отступала, а крысы плодились, и приходилось их гонять факелами. А потом Войтех отраву принес, и крысы убрались, не потому, что жрали ее и дохли, но… кажется, крысы поняли, что с Войтехом не стоит связываться. Или и вправду они чуют метку подземного короля?