Механическое сердце. Искры гаснущих жил - Карина Демина

– …Потерпи, пожалуйста. Сейчас пройдет. – Сверр сидит на корточках. Он стянул рубашку, и солнце гладит тощую белую спину, на которой жилой проступает хребет. Ребра торчат. И треугольники лопаток растягивают кожу, покрытую сыпью.

Вчера Сверр переел клубники. А сегодня спина чешется, он дергает то левым плечом, то правым, то, позабыв о том, что расчесывать пятна нельзя, тянется к ним. Но сейчас ему не до собственных бед.

Он рвет рубашку, и ткань трещит.

– Потерпи, – повторяет Сверр и оторванный лоскут полощет в воде. А у воды срывает подорожник и, сунув в рот, жует.

Кэри больше не плачет, она сидит, закинув ногу за ногу, и по стопе стекает кровь, красные капли скатываются на песок и в него же уходят. Чистый такой, желтоватый, темный у самой кромки воды. И стекло на солнце сияет ярче алмазов. Кто и когда оставил его?

Кэри не знала.

– Закрой глаза, – просит Сверр, осторожно стирая со ступни и песок, и кровь. А между пальцами застряла ниточка водорослей.

– Зачем?

– Стекло надо вытащить. Лучше не смотри.

И Кэри кивает, она не будет смотреть на ногу и торчащий из ступни осколок. Сверр справится с ним. Он всегда и со всем справляется. Он самый лучший.

Боль была резкой. И Кэри дернула ногой.

– Прости! – Она едва не опрокинула Сверра на песок, а он показал ей длинный осколок.

– Ты храбрая для девчонки. – Сверр поднес осколок к носу и втянул запах, кисловатый, тревожащий.

– Я крыс боюсь, – призналась Кэри.

Похвала была приятна. И смешно стало оттого, что еще не так давно она дрожала, боясь встречи с братом. Она представляла его другим.

А Сверр замечательный.

И он прикладывает к ране разжеванный подорожник, перевязывает влажной тканью.

– Болит?

– Немного. – Кэри шевелит пальцами.

– До дома дойдешь?

– Дойду.

Сверр помогает натянуть чулок, а вот туфли приходится нести в руке. И, подставив плечо, он идет медленно, придерживая Кэри рукой.

– Хорошо, что ты есть, – говорит она, когда впереди показывается громадина дома.

– Хорошо, – соглашается Сверр и, коснувшись щеки носом, повторяет: – Хорошо, что ты есть…

Он разжимает кулак, и на ладони его лежит осколок стекла, длинный и острый, он пропорол кожу, и на длинной царапине вспухали капли крови. Сверр остановился.

– Больно?

Кэри хотела осколок забрать, но он не позволил.

– Нет.

Сверр поднес ладонь к губам и, вдохнув, слизал каплю.

– Что ты делаешь?

– Кровь сладкая. Ты никогда не пробовала?

– Нет.

Ей вдруг становится страшно. Ничего не изменилось. Луг. И дом, который близок. Лужайка. Лавочки. И кружевная беседка, в которую леди Эдганг выходит пить чай. Пара розовых кустов, усыпанных мелкими бутонами…

Небо. Солнце.

Сверр.

Он прежний и все-таки другой.

– Не бери в голову. – Он вдруг улыбается и, развернувшись, бросает осколок. Вспыхивает стеклянная искра и исчезает в травяном поле. – Я никогда тебя не обижу.

Сверр сжимает ее так, что дышать тяжело, и липкие губы касаются щеки…

…не губы, пальцы, спрятанные в чехол кожаной перчатки. И прикосновение их легкое, едва ощутимое.

– Спокойной ночи, Кэри. – Брокк остается за порогом ее комнаты.

– Спокойной ночи. – Ей не хочется отпускать его. И она медлит.

– До завтра?

– До завтра.

Завтра наступит, и… возможно, жизнь снова переменится к лучшему.

Ее постель холодна, и Кэри прячется под пуховым одеялом, гладит атласную его поверхность и льняное плетение простыней…

…Лежать скучно, но рана воспалилась, и доктор строго-настрого запретил вставать. Нога болит невыносимо, словно тот вытащенный Сверром осколок все еще сидит в ране.

– Завтра ты поправишься. – Сверр забирается в постель, и Кэри подвигается, чтобы ему хватило места.

– Завтра – нет.

Доктор раскручивал бинты и ковырялся в ране, выпуская гной. Было больно и гадко. И Кэри в который раз обещала себе, что больше не будет нарушать правила и убегать из дому.

– Тогда послезавтра. – Сверр забирает половину подушки. – Послезавтра ты точно поправишься. И мы будем играть.

– В прятки?

В старой усадьбе тысяча укромных уголков.

– В прятки, – соглашается он, обнимая Кэри.

– Тогда чур ты водишь!

Прятаться Кэри нравилось куда больше, чем искать.

– Конечно…

…раз-два-три-четыре-пять…

В тишине дома, другого дома, который теперь принадлежал Кэри, раздался знакомый шепот. И тень старого вяза скользнула по стене, норовя дотянуться до постели.

…я иду тебя искать.

Его жена была ребенком.

Наивным одиноким ребенком, который потерялся в слишком взрослом мире.

Белые волосы. Желтые глаза.

…у Лэрдис были голубые, полупрозрачные, льдистые. И даже в минуты близости в них не появлялось и тени тепла.

Брокк вернулся в гостиную. Огонь в камине почти погас, а запах Кэри остался, он прижился в доме, сделавшись столь же неотъемлемой частью его, как привычные ароматы камня и железа, дерева, старого лака, канифоли и многого иного.

Брокк опустился в кресло и прикрыл глаза. Он устал, и стоило бы лечь спать, но сегодня сны будут тяжелы. В них вернутся дракон и алые цветы огня, раскрывающиеся в небе над мраморным городом. И уж лучше полудрема, окно, дождь и вино, к которому Кэри так и не притронулась.

Терпкое. И кисловатый запах винограда ненадолго перебивает прочие ароматы. Вино ласкало нёбо, оставляя земляничное летнее послевкусие.

…Лэрдис не любила осень.

Сырость. И тоска.

Туманы.

Солнце, которое появляется ненадолго, лишь дразнит светом, заглядывая в узкие окна съемной квартиры…

– …Мой супруг, конечно, не ревнив, но стоит соблюдать правила игры. – И длинные пальцы замирают у подбородка. Ноготки остры, а на бледной коже проступают темные узоры обручального браслета. И Лэрдис, поймав взгляд Брокка, раздраженно поправляет манжет. – Не думай о нем.

– Он вернется.

– Когда-нибудь вернется, а потом вновь уедет… и вновь вернется. – Лэрдис отступает, но не убирает руку, заставляя его тянуться за лаской. И Брокк сдается. В этой игре он всегда проигрывает. Он пытается поймать ее пальцы губами, но Лэрдис смеется. – Вся жизнь, мой мальчик, это череда встреч и расставаний.