До февраля - Шамиль Шаукатович Идиатуллин

во внимательном молчании, подталкивающем – ну, в принципе, к тому же. Похоти вот в Мите не ощущалось. Совсем.

Воспримем это как челлендж.

Работал Митя инженером теплосетей, был разведен, бездетен и застенчив, жил один, на свидание через приложение знакомств решился в третий и последний раз: в первый раз девушка полтора часа рассказывала о своем бывшем, потом разрыдалась и убежала из кафе, во второй просто не пришла. Наташа вспомнила засранца, технично крутнувшегося мимо нее в кабаке, скрипнула зубами и требовательно выставила бокал, чтобы Митя плеснул еще.

– В кино надо было капризку-то вести, – сказала Наташа, морщась от колючего глотка. – Из кинотеатра, небось, не убежала бы.

– Да я в кино ни бум-бум, – признался Митя с виноватой улыбкой. – Сто лет не смотрел ничего. В ютубе только приколы всякие.

– Ну сериалы-то?

Митя пожал плечами.

– «Игру престолов», «Игру в кальмара», игру в шахматы – как уж она там?..

– У меня телевизора-то нет.

– А при чем тут телевизор? – удивилась Наташа. – Компьютер-то есть, ну или телефон? Этого достаточно.

Она недоверчиво уставилась на Митю. Тот смущенно поежился.

– Что, правда ничего не смотрел? Ни «Сопрано», ни, я не знаю, «Breaking Bad»? Божечки. Ну это мы исправим. Прямо сегодня… Ну, если успеем. И я тебе вообще список составлю, понял? Там куча интересных теперь, целый мир, про что хочешь: драмы, комедии, фантастика, детективы, хошь про маньяков, хошь про шпионов. Какие больше любишь?

– Никакие. Книги лучше.

– О! – сказала Наташа. – Вот с этого и надо было начинать.

Естественно, Митя оказался среднестатистическим любителем-любителем, который искренне гордится принадлежностью к самой читающей нации, но заграничных авторов не знает совершенно, потому что он же русский человек, современных авторов не читает, предпочитая им классику, а классику любит на почтительном расстоянии – том самом, что отделяет его от стопки, прочитанной в выпускном классе или универе. Митя как образцовый представитель этого большинства от вопроса о последней прочитанной книге уклонился, а любимым автором назвал, конечно, Достоевского. Орден свидетелей Недостойского. Фу блин. Всплывшая в памяти дебильная подпись дебильной рукописи высушила горло.

Чего я психую, подумала Наташа, хватая бокал, это же трюизм, рефлекторный ответ малограмотного человека: цветок – роза, фрукт – яблоко, страна – Россия, поэт – Пушкин, писатель – у пожилых мальчиков Достоевский, у пожилых девочек Булгаков, смерть неизбежна. Она глотнула игристого, а Митя сообщил, услужливо подливая:

– Самому-то интересней придумывать.

– О, – сказала Наташа. – Что пишешь?

Митя медленно повел головой из стороны в сторону.

– Уже ничего. Просто придумываю. Так еще интереснее.

– Интереснее – делать, – сказала Наташа.

Митя кивнул.

– Ты ешь, ешь, – скомандовала Наташа и сама отправила в рот ломтик бастурмы. – А жаль, что уже ничего. Может, шанс упускаешь. Я ведь в журнале работаю. Литературном.

Митя снова кивнул, не выразив особых чувств в связи с этим, и мелодично спросил:

– А где коньяк? Я бы его предпочел.

Предпочел бы, ишь ты.

– Лучше водки, – сказала Наташа с нажимом.

Неужто впрямь раскупорит, подумала она, не очень понимая, чего боится больше: что Митя окажется алкашом, который быстро ужрется – и пиндык романтике, или что сама она преуспеет в водочном вопросе первой.

Митя посмотрел на водку, улыбнулся и снова потянулся подлить игристое в полный почти что бокал Наташи. Это, конечно, хорошо. Плохо, что романтических проявлений Митя не демонстрировал. Вообще никаких.

– А еще лучше… – сказал Митя нараспев, осторожно оставляя бутылку, и застенчиво глянул на Наташу.

Ну наконец-то, подумала она и накрыла его руку своей. Рука у Мити была такой же твердой и теперь удивительно горячей. Пора проверить, везде ли так, подумала Наташа, но тут Митя сказал:

– Я сейчас.

Он улыбнулся Наташе, нежно высвободил руку и встал.

– Там сразу справа дверь, – подсказала Наташа.

Митя с запинкой пробормотал что-то вроде «Я не сов-всем» и показал пальцами, что хочет покурить. Молодец, про курение в квартире даже заикаться не стал – или он поэтому и заикнулся, подумала Наташа. Можно было пошутить насчет того, что посткоитальную затяжку надо сперва заслужить, но пугать Митю не хотелось.

Наташа вдруг остро вспомнила свои посткоитальные затяжки – и аж заныла про себя от того, как натянулись какие-то струны от бедер к солнечному сплетению. Она бросила курить давно, почти враз – ну ладно, за полгода, – когда вдруг поняла, что блевотный запах, которым отдают самые ухоженные мужики, исходит и от нее, как ни надраивай зубы и ни выполаскивай гланды. И не искала сигаретку даже в самые мрачные минуты одинокого загула, на второй бутылке и третьей коробке салфеток. А сейчас вдруг остро захотела сделать несколько затяжек, хотя бы прекоитальных, хотя бы пару, горьких, распирающих бронхи и легкие, и тут же будто перекладывающих беспокойство в голове покойной ваткой.

– А ты какие куришь? – спросила Наташа – и разочарованно выдохнула, потому что Митя показал черный цилиндрик вейпа. – Не, такое без меня.

Понятно, что́ это за запах от него, сообразила Наташа: не бабушкин, просто ароматизатор такой в вейпе, там же самые причудливые и странные заряжать можно.

Митя вздохнул примерно так же разочарованно и направился в прихожую. Или напроситься с ним все-таки? Разок затянусь этой гадостью – не помру, поди, решила Наташа, и собралась окликнуть – да так и задохнулась с распахнутым ртом.

Потому что на пороге Митя сбился с ноги.

Наташа, оказывается, отвлекалась идеями про курение и запахи, чтобы не сосредотачиваться на неприятных глупостях. На мыслях о том, что со спины Митя ей кого-то напоминает, страшно, очень страшно. Он запнулся – и Наташа вспомнила.

Вспомнила тот проклятый день, то окно и ту черную фигуру, удаляющуюся проворно и спокойно, лишь чуть прихрамывая.

Спина Мити была не черной, а серо-коричневой, и была вроде пошире той, и не хромал ведь до сих пор он…

Он. Это он, поняла Наташа, как-то сразу, просто и безоговорочно.

Она замерла, вцепившись в край стола, чтобы не ухнуть в распахнувшуюся вокруг бездну, но все-таки зависла в ней, похоже, на несколько минут, потому что пришла в себя лишь от щелчка замка. От серии щелчков: Митя, вернувшись с перекура, запер дверь.

Наташа замерла, уставившись в дверной проем, но Митя не появлялся. Из прихожей доносилась почти бесшумная возня.

Устав прислушиваться, Наташа осторожно встала, прошла мимо двери как бы на кухню, боясь показать, что подглядывает, еще больше боясь рассмотреть, чем занят Митя, и совсем отчаянно боясь, что ничего не увидит, – и не увидела, конечно. Перед глазами шли темные пятна, неторопливо и чуть покачиваясь, как спина в черном худи. Наташа остановилась и мотнула головой, чтобы вытрясти пятна, потом ухватилась за голову, чтобы она перестала мотаться. Не помогло: руки тряслись, тряска