До февраля - Шамиль Шаукатович Идиатуллин

стекала от головы по спине к коленям. Наташа поспешно ухватилась за тумбу, и тут же – за качнувшийся горшок.

Удерживая то ли тумбу с горшком, то ли себя, она подышала и попробовала подвигать занемевшими губами и бровями. Стало больно, будто на лице треснула фарфоровая маска, края которой от движений режут и врезаются в кожу, – зато боль помогла опомниться.

Навыдумывала и сама боюсь, подумала Наташа с натужной иронией. Чего задергалась-то, чего вскочила? Ой, через пятнадцать лет спину узнала. Со всех сторон два часа разглядывала, ничего не шелохнулось, а спину вот узнала – после трех бокалов игристого-то. После пяти, наверное, в Мите и Сашку-какашку из подготовительной группы узна́ю, который вечно кусался и норовил стырить цельнометаллическую гоночную модельку, заменявшую Наташе всех кукол мира.

Митя, может, предусмотрительный просто, презервативную заначку извлекать пошел. С порога гордо продемонстрирует, или будет застенчиво жмакать в потной ладошке, или сразу напялит, или вступит в комнату с кожаной сбруей для забав, лубрикантом, а то и каким-нибудь милым сувениром в руках, мол, вручить забыл, пластмассовым сердечком или там элегантной подставкой под стакан из магазина «Фикс прайс», и Наташе придется объяснять, чего она пришипилась за дверью, как контуженая…

Митя возник совершенно беззвучно: только что тихонько возился у гардероба, а теперь шагнул в комнату и замер, неспешно оглядываясь. С вольно опущенной руки у него что-то свисало. Не лента упакованных презервативов. Не новогодняя гирлянда, не боа и не плетка для садомазоигрищ. Поясок. Бежевый, тонкий, но прочный. С ее, Наташи, пальто поясок.

«Наташ, он всегда удавку на месте подбирал, – говорил Андрей сто лет назад. – Поясок, подтяжки, провод, как…»

Как для мамы.

Наташа подхватила горшок и метнула его в висок Мити.

Глава восьмая

Одного грохота должно было хватить, чтобы снести любого гада, но этот гад не рухнул, а только замер, вскинув руки к голове. Наташа решительно обошла его, не обратив внимания на попытку зацепить за локоть, подхватила со стола бутылку игристого и с размаху ударила по тому же виску, прямо в пятно сухой земли.

Бутылка не разлетелась на осколки, как в кино, а ударила тупо и громко, как бревно в стену. Митя присел с изумленным лицом. Из горлышка полилось.

Наташа мельком взглянула на мокрый рукав и ударила второй раз и третий.

Митя застонал и неторопливо опустился на пол, дергая рукой с пояском по рассыпавшейся земле, будто расчищая место посадки. Он силился поднять поникшую голову, но как будто не помнил, как это сделать.

Надо было на кухню вытаскивать – паркет изгадится, а на кухне плитка, подумала Наташа. К тому же на кухне хозяйка непобедима.

Она спросила с удивившим саму всхлипом:

– Подобрался, да, тварь? Изучил, в коньяк говна подсыпал? Херово что-то изучил.

И ударила еще раз, сплеча.

Митя стукнул в пол головой и замер, раздавив спиной розовый куст. Висок стал вспухшим и красным, но крови видно не было.

– Дай сюда, – сказала Наташа и с омерзением выдрала поясок из его вялых, но по-прежнему горячих пальцев.

Бутылку она в это время держала наизготовку. Хорошо, что «мартини», а не обычной «ламбруской» запаслась: у той бутылка невесомая, как лампочка. Остатки игристого залили всё вокруг, подтапливая пятна и комки земли из горшка. Подкормка для рассады, куст прямо здесь и прорастет теперь, рассеянно подумала Наташа. Надо подтереть, чтобы в щели паркета не затекло и не впиталось. Тут она спохватилась: сначала связать гада.

Поясок портить не хотелось, она отбросила его на стул, отошла, не отводя глаз от Мити, к сумке, извлекла телефонную зарядку и выдернула из нее провод.

Митя дышал неровно, но не шевелился.

Или лучше добить тварь? Сесть верхом и бить бутылкой, пока нос до затылка не дойдет, подумала Наташа, поежилась от брызнувшей по телу сладкой гадливости и отставила бутылку.

А вдруг это не он, испугалась она, затягивая и переплетая провод на заломленных за спину запястьях Мити. Вдруг я и вспомнила не так, и не те выводы сделала из невинного на самом деле намерения. Со спины половина мужиков похожа, у коньяка пробка бракованная, а поясок – ну, может, он решил, что оторвал нечаянно и шел каяться.

Да ну, бред, отрезала Наташа, связала, затянув еще разок, кончики провода, отпихнула подальше измочаленный розовый куст и снова отошла по грязюке к сумочке, отдуваясь и тряся ноющими от непривычной нагрузки кистями, включила телефон и принялась звонить Андрейке. Он не отвечал – просто не брал трубку, хотя названивал ей, судя по насыпавшимся уведомлениям, весь вечер. Как будто не знал, в каких случаях сестра вырубает связь и до каких пор – до подъема как минимум. А теперь Андрейка наказывает ее так, что ли?

Написать сообщение Наташа не могла, руки тряслись, а голосовые ненавидела, как и Андрейка, впрочем.

Ладно, перезвонит.

– Импотент сраный, – сказала Наташа и впрямь задрожавшим голосом. – На свидание он пришел, ебарь-террорист. Тебе ж на баб неинтересно вообще, весь «Порнхаб» перед тобой раком выстроится, у тебя не шевельнется нигде ничего. Певунья вонючая, кастрат Фаринелли. Ты по старушкам у нас. Да?

Она снова подошла к Мите с телефоном в одной руке и бутылкой в другой, ткнула его толстым донышком в безвольный подбородок и спросила:

– Успел меня тогда разглядеть? Недостоевский, гаденыш недоделанный. Не помнишь? И Тоболькову Аллу Михайловну не помнишь? Убил ты ее восьмого июня седьмого года, когда она по телефону разговаривала. Со мной разговаривала. А ты, говно тупое, даже не подумал, что собеседник насторожится, если разговор оборвать. Пришлось в окошко от меня прыгать. Ножку повредил, помнишь?

Митя не шевелился, но задышал вроде чуть иначе.

– Вспоминай, как больно было. Будет больней.

Она снова вызвала Андрея, он снова не ответил. Наташа ткнула Митю ногой в жесткий бок и спросила:

– Вот нафига? Нафига ты всё это делал? Придумывал ведь, пояски подбирал, провода, в доверие вкрадывался – умеешь, молодец, убедилась. Нафига? И говнище это нафига писал? Ты же не умеешь нихрена. Рукопись твоя – говно, не веришь мне – Аньку спроси, то же самое скажет. Ты бумагу превратил в говно. И жизнь свою превратил в говно. И других людей…

Наташа замерла, вслушиваясь. И выдохнула:

– Что?

И тут же, занеся бутылку, повторила:

– Что?!

Митя лежал убедительным безмолвным холмиком. Может, ей просто показалось, что он пробормотал что-то вроде «И мать твою». А может, не показалось.

– Ссышь, сучонок? – уточнила Наташа и несильно стукнула Митю бутылкой по голове.

Он вздрогнул. Значит, в сознании.

– Ссышь, – сказала Наташа. – Это тебе не со старушками воевать. Это их легко