Холодные близнецы - С. Тремейн

Но как ей удалось так незаметно передвигаться по дому? Здесь половицы скрипят от малейшего давления, и стены ходуном ходят.

Лидия находится в трех футах от меня и не шевелится. Ее личико совершенно белое, наверное, от тревоги.

Но как она сумела это сделать? Сколько Лидий притаилось в доме?

У меня почему-то возникает безумное подозрение, что в доме есть две одинаковые Лидии. Они играют в холодной темноте среди паутины и крыс, как Лидия и Кирсти играли в Лондоне, особенно в то последнее лето: «Это я, нет – я!» Смех девочек звенел по всему холлу, пока я выслеживала сперва одну, потом другую, а они прятались и старались запутать меня.

Глупости. Мой разум затуманивается, а сейчас мне нужна ясность.

– Папа вернется вместе с Бини, да?

Она смотрит хмуро и печально. Ей, должно быть, очень больно – лишилась сестры-близняшки, а теперь боится потерять собаку и отца. Это станет полным разрушением ее личности.

Я презираю Энгуса, но он должен выжить.

– Мам, ну, скажи, пожалуйста.

– Да!

Я становлюсь рядом с ней на колени и крепко ее обнимаю:

– Милая, папа скоро вернется, милая.

– Обещаешь?

– Честно. Миллион раз обещаю. Ладно, пошли в кухню, будем пить чай и ждать папу и Бини.

Но я этого не хочу. В действительности мне просто нужен предлог, чтобы всматриваться в окрестности через окно кухни. Пока я набираю в чайник солоноватую воду из-под нашего омерзительного крана, мои глаза яростно сверлят стекло.

Снаружи царит непроглядная тьма. Лишь порой на небе мелькнет луна, когда расходятся облака или туман. Из окна на прибрежную полосу падает жалкий свет от электрической лампы, и в этом никчемном мертвенно-бледном прямоугольнике я различаю зеленую траву и дорожку. Промокшее белье хлопает на веревке. Вой ветра не ослабевает. Похоже, что он может дуть неделями.

Пришла новая власть – зима. Стужа скоро даст о себе знать.

– Мама, мама!

Уколы света пронзают мрак. Автомобильные фары? А может, фонари на судах? Наверное, приехал Гордон и его товарищи. Да, я и впрямь вижу силуэты на пирсе, лучи фонарей находят друг на друга и скрещиваются, как военные прожектора, которые искали вражеские бомбардировщики над Лондоном. Люди явно собираются в море. Лодки огибают остров Салмадейр – они медленно плывут вдоль берега.

С одного суденышка бьет мощный луч, высвечивая воду и песчаные отмели. Ручной прожектор ощупывает грязь, я пытаюсь смотреть вместе с ним, но мне мешает туман.

Как они будут искать Энгуса в такой шторм? И волнуюсь ли я за него?

Да, и достаточно сильно. Может, это и неправильно, но мне надо, чтобы он уцелел. Уж тогда-то я ему устрою!

– Пошли в гостиную, – говорю я Лидии.

– Зачем?

– Здесь нечего делать.

– Мама, а что там за свет?

– Местные помогают папе, вот и все, милая.

Я хватаю ее за руку и тащу в гостиную. Огонь, оставленный без присмотра час назад, почти потух, и мы вместе возвращаем его к жизни. Лидия послушно и аккуратно подает мне поленья что поменьше, я подкладываю их в пламя, и оно разрастается до прежних размеров.

– Мама, а из чего бы ты хотела, чтобы был сделан дождь, если бы он был не из воды?

– Что-что?

Лидия задумчиво косится на меня. На ее красивом личике пятнышко копоти – на подбородке. Я улыбаюсь, пытаясь не думать ни про Энгуса, ни про Кирсти, ни про поцелуи, ни про объятия.

– Что? – переспрашиваю я.

– Если бы дождь был сделан не из воды, то из чего бы ты хотела, чтоб он был? – повторяет Лидия. – Лучше бы из цветов, верно? Это так красиво – все капли из цветов!

– Да.

– Или из людей, – она хихикает и добавляет: – Будет так смешно, мам, дождь из людей повсюду… Ой, смотри, СМОТРИ, прямо как радуга!

Она указывает на камин: один из языков пламени, вырывающихся из полена, двухцветный – пурпурный и синий. Мы наблюдаем за маленьким огоньком, а потом садимся на диван, укутавшись шерстяным покрывалом, которое пахнет Бини. Мы говорим о нем, но только в оптимистическом тоне, поскольку я хочу отвлечь Лидию. Она слушает меня, кивает и смеется, и я тоже, но внутри меня грызут печаль и злость.

Время тянется чересчур долго. Где Энгус? Конечно же, он пропал, они его потеряли. Я представляю себе ребят из «Селки», прочесывающих отмели с лодок, уставших, растирающих замерзшие руки, дующих в кулаки, избегающих смотреть друг дружке в глаза. Они понимают, что потерпели неудачу: «Его нигде нет, подождем еще…»

Выживем ли мы, если Энгус погибнет? Возможно, да. В конце концов, все закончится.

Пламя разгорается и опять тухнет. Я любуюсь дочерью, а она смотрит в очаг. Пламя отражается в ее сияющих голубых глазах.

– Сара!

Что?

– Господи!

– Папа!

Энгус стоит в дверном проеме гостиной, облепленный грязью: прямо «человек-грязь». Его глаза похожи на дырки в навозной куче, в глубине которых идет какая-то темная жизнь, но он живой.

Позади него – Гордон и мужчины из «Селки». Они смеются. Их голоса заполняют дом, от них пахнет соляркой, водорослями и тягучей маслянистой грязью.

Лидия спрыгивает с дивана и несется к отцу, но он удерживает ее на расстоянии и целует в лоб.

– Я знаю, что ты хочешь обнять меня, – говорит он и, шатаясь, направляется к дивану. – Я бы не советовал этого делать. Грязь воняет.

Лидия прыгает и верещит:

– Папа-папа-папа!

– Господи, мы думали… – Слова почти срываются у меня с языка, и я поспешно умолкаю.

Ради блага Лидии. Ради общего блага.

– Мы выловили вашего мужа футах в десяти от орнсейского пирса, – уточняет Гордон.

Энгус застенчиво подходит ко мне и чмокает в щеку. Я стараюсь не морщиться. Он окидывает меня странным, недоверчивым взглядом и заявляет:

– Там жуткий туман, что я даже не понимал, куда меня занесло.

Я обшариваю взглядом гостиную.

Собаки нет. Где она?

– Бини?

Лидия восторженно таращится на отца, но она тоже встревожена.

– Папа, а где…?

Энгус ненатурально улыбается.

– Бини? Он выбрался из грязи и сбежал!.. Он спасся, и завтра мы его поищем.

Я догадываюсь, что он лжет. Бини, может, и убежал, но нет никаких гарантий, что он выживет или найдется. Но я не развиваю щекотливую тему. Я ласково кладу руку на грязную щеку мужа. Я хочу ударить его. Очень сильно. Хочу вышибить из него дух и выцарапать ему глаза. Причинить ему боль.