Вынужденное признание - Фридрих Незнанский

Итак, никого из прямых исполнителей убийства Кожухова в живых не осталось. Богачев вскрыл себе вены. Дементьев разбился на машине. Данилов утонул. По крайней мере двоим из них помогли уйти из этой жизни. Кто? Вопрос оставался открытым. Так или иначе, а теперь Шаховской знает о пленках. Если он замешан в этом деле, он не будет сидеть сложа руки и выжидать. Нет. Он будет действовать. А там, глядишь, где-нибудь да ошибется… Рано или поздно все негодяи ошибаются.

Турецкий усмехнулся, вернулся к столу и закурил.

Алексей Петрович Лобанов сжал пальцы в кулак и аккуратно, костяшками пальцев, постучался в дверь спальни:

— К тебе можно?

— Нет, — отозвалась из-за двери Ирина. — Я плохо себя чувствую.

Лобанов замер у двери, переминаясь с ноги на ногу. В конце концов он все-таки вошел в спальню.

— Я ведь просила… — привстала с кровати жена.

— Лежи, лежи, — поспешил успокоить ее Лобанов. — Я сейчас уйду.

Ирина легла в постель и положила руки поверх одеяла. Руки у нее были тонкие и бледные. Лобанов посмотрел на эти бледные, тонкие руки, и в сердце у него защемило.

— Ира, я хочу с тобой поговорить.

Лобанов придал голосу максимум мягкости и нежности. Уже три дня, как жена перестала с ним разговаривать. Впрочем, перестала — не то слово. Она говорила, но лишь когда это было совершенно необходимо. На все вопросы мужа Ирина отвечала односложно. Сама вопросов не задавала. С того самого дня, когда она впервые спросила о Кожухове и не получила удовлетворительного ответа.

Тогда, как и сейчас, был теплый вечер. Ирина отключила кондиционер и открыла окна. В квартиру ворвались звуки вечернего города: шорох машин по асфальту, приглушенные расстоянием далекие голоса…

В комнате было сумеречно, поэтому Лобанов видел лишь темный силуэт жены, четко обрисованный на фоне бледного вечереющего неба.

— Алексей, я хочу тебя спросить, — начала жена. И прежде, чем она задала вопрос, Лобанов уже знал, о чем пойдет речь. — Я… слышала, как ты говорил по телефону с Шаховским, и мне пришло в голову, что… — Ирина вновь запнулась. Затем собралась с силами и задала вопрос, которого Лобанов с такой опаской ожидал: — Мне пришло в голову, что Матвея Кожухова убили по твоему приказу. Это правда?

— Что? По моему приказу? — Лобанов изобразил на лице оскорбленное недоумение. — Ты с ума сошла! Как тебе такое могло прийти в голову?

— Поклянись, — тихо попросила Ирина.

— Клянусь! — выпалил Лобанов. И затем, поняв, что переборщил со рвением и горячностью, повторил уже намного тише и спокойнее: — Клянусь, что я не имею к смерти Матвея никакого отношения.

Лобанов не видел лица жены, однако тон, которым были сказаны следующие слова, поразил его.

— Ты лжешь, — со страшным холодом в голосе сказала жена. — Я слышала, как ты говорил по телефону с Шаховским, и все поняла. Матвей отказался тебя поддержать. Он предал тебя, и ты приказал его убить.

— Родная, что ты такое говоришь? Я приказал убить Матвея? Да ведь это же бред какой-то!

Ирина покачала головой:

— Нет, не бред. Я слышала. Я все слышала. А теперь… выйди, пожалуйста, из спальни.

Ирина сказала это так жестко, что Лобанов не посмел спорить.

Вспомнив тот жуткий вечер, Лобанов вздохнул и, стараясь не потревожить жену, аккуратно присел на краешек кровати.

— Что с тобой? — спросил он.

— Ничего, — ответила жена. — Просто устала и хочу спать.

— Ты сильно изменилась в последние дни, — с болью в голосе произнес Лобанов. — Ты почти не разговариваешь со мной. Ты рано ложишься спать и не позволяешь мне до себя дотрагиваться. Что между нами происходит?

— Ничего. Я просто устала и хочу спать, — повторила жена все тем же равнодушным голосом.

— Но ведь ты сама… — мучительно сглотнув слюну, заговорил Лобанов. — Ведь ты сама захотела, чтобы я ввязался в эту драку. Ты поддерживала меня, всегда поддерживала, помнишь?

— Помню. — Голос Ирины был блеклым и тихим. — Я поддерживала тебя. Ты казался мне героем. Я не могла представить, что когда-нибудь ты превратишься в обыкновенного убийцу. И ради чего?

— Ради тебя! — воскликнул Лобанов. — Ради нас с тобой!

Ирина усмехнулась и медленно покачала головой:

— Чепуха. Только не такой ценой.

Лобанов плотно, до боли в пальцах сжал кулаки.

— И что же дальше? Что теперь будет? — спросил он.

Ирина ответила не сразу. А когда ответила, голос ее зазвучал еще слабее и тише, словно в ней и впрямь поселилась какая-то страшная болезнь, которая медленно, но верно подтачивала ее силы.

— Ничего. Дальше ничего не будет. После выборов я с тобой разведусь. А теперь, пожалуйста, оставь меня в покое. Я и правда хочу спать.

Лобанов вышел из спальни жены в полном смятении.

«Какого черта? — думал он. — Какого черта она так со мной разговаривает? Она что, и впрямь думала, что на эту дерьмовую вершину можно вскарабкаться, не выпачкав рук? Неужели она не знала, что политики ходят не по земле, а по чужим головам! Знала! Прекрасно знала! Она все знала, когда подначивала меня ввязаться в эту драку, а теперь корчит из себя монашку и недотрогу! Черт бы ее побрал со всеми ее претензиями!»

Лобанов ходил из угла в угол, ероша ладонью волосы.

«К черту! Победителей не судят. Ей всегда нравились сильные мужики! Стоит мне победить, и она вернется ко мне, прибежит, как собачка! Как сука прибежит… Теперь уже пути назад нет. Я перешагну через десять, двадцать, сто трупов, но добьюсь своей цели!»

Он остановился посреди комнаты и с ненавистью посмотрел на запертую дверь спальни.

— Тогда и посмотрим, кто из нас был прав! — прорычал он глухим, клокочущим голосом.

Полянина долго искать не пришлось. Министру не пристало бегать от правосудия.

При разговоре с Турецким он держался сдержанно и подчеркнуто вежливо.

— Матвей Иванович Кожухов? Ну, конечно, мы были знакомы. Когда-то мы с ним даже дружили, но потом… Потом наши пути разошлись.

— Почему?

— Потому что он уехал. А я не умею дружить на расстоянии. Чтобы дружить с человеком, мне нужно слышать его голос, видеть его лицо. А то лицо, которое нам показывала западная пресса, мне не очень нравилось.

— Вам не нравилось, что он ругал советскую власть?

— Нет, Александр Борисович, мне не нравилось то, как он это делал. Чересчур оголтело и с каким-то идиотским надрывом. Ведь, если честно, ничего плохого ему лично советская власть не сделала. Матвей был очень тщеславным человеком. Хотя… — Министр усмехнулся, — …кто из нас не тщеславен?