Делай, что хочешь - Елена Иваницкая

Я встал и запер дверь ножкой стула.

– Милый, открой, это я.

Молчание. На полную минуту.

– Милый, пожалуйста, открой. Я не войду, если не разрешишь. Только посмотрю на тебя.

Все то же.

– Алекс, родной, отзовись.

Без перемен.

– Пожалуйста, не молчи. Ты не написал и на письмо не ответил. Я боялась, что тебе совсем плохо. Ведь последний раз видела тебя тогда, помнишь, на носилках. Милый, что с тобой? Мне уйти? Я уйду, только скажи.

Ни слова. Тоска и свобода не открывать стучащим.

Она что-то прошептала. Я невольно подступил ближе. Стул со скрипом покачнулся. Сейчас свалится.

– … мысленно. И ты отвечал. Хочешь, расскажу? …

Да заплачь же ты! Ударь в дверь, она сама распахнется.

Все стихло. Но я чувствовал, что она ждет. Тишина тянулась долго. Вдруг вывернулся и с грохотом и треском рухнул стул. Я понял, что ее там уже нет.

А может, и не было? Может, опять примерещилось?

Одиночное заключение кончилось. Довольно прятаться.

Ночью прошел дождь, и свет солнечного утра пел и переливался. Надо оживать.

Уверенно собравшись, хотя и не решив – куда, я спустился позавтракать. В зале оказалось не по времени людно и шумно. Понятно, у всех нервы еще вздрагивают. Меня приветствовали бережными пожатиями руки, по плечу не лупили. Старый Юлий, менявший стекло в двери, обнял трижды. Я чувствовал себя бодрее, тоже захотелось «опрокинуть и перекинуться». Но сначала надо было узнать, где же письмо, почему мне не передали? У всех вокруг лица стали потрясенно-серьезные. Не дошло? Да как же так? Не доставили! Из лагеря! Раненому! Ждал! Не получил!

«Всех допрошу, найду, из-под земли достану», – клялся Карло.

Их тревога закогтила и меня. Вернулась малодушная мысль, что Марта не приходила, что письмо – это только бред. Они что-то заметили, сочувствовали, уверяли, успокаивали.

В контору пошел, чтобы быть на людях и говорить не о себе. Но под широкими кожистыми лапами фикуса скамейка была пуста. Никто меня не ждал, и я понял, что сегодня посетителей не будет. Город врабатывался в первые мирные дни, словно выздоравливая от лихорадки. И завтра не придут. Я слишком понадеялся, что забудусь в обсуждении чужих дел. Однако, дверь скрипнула, пропев си бемоль, и приоткрылась. Вошла Анита. Глядя прямо и злобно, она процедила сквозь зубы:

– Я скажу, что ты приставал ко мне.

Вот это да! Помолчал.

– Что ж, прямо сейчас и скажешь. В моем присутствии.

– Так и скажу твоей белоглазой.

– Ей тоже. Но сначала деду и матери. Давай позовем их.

– Подожди!.. Думаешь, не скажу?

– Придется сказать.

Краем глаза заметил движение за деревьями в глубине двора и окликнул старика. Он подошел, с улыбкой протягивая руку через подоконник. Но я руки не пожал. Каменно попросил позвать дочь для срочного разговора, растерянно заозирался: «Что, что?»

Анита спряталась за шкаф, кусая губы и смахивая злые слезы. Быстро вошел старик, за ним дочь-хозяйка. Портрет Аниты через двадцать лет. Когда она повернулась, увидел страшные сине-багровые шрамы в пол-лица: от ожогов.

– Ты почему здесь? – спросили в один голос, увидев девочку. – Ты же…

– Анита обвиняет меня. Сейчас скажет, в чем.

Тревога на их лицах сменилась обреченным предчувствием беды.

Бунтарка встряхнула кудрями и решительно вышагнула из своего укрытия. Испепелила взглядом всех нас. Круто развернулась к матери, зажмурилась – и ничего не сказала.

– Что, что? Говори, доченька.

И тогда, упрямо наклонив лоб, она повторила эту гнусную фразу:

– Он приставал ко мне! – Испугалась, увидев ужас матери и деда. – Нет… завлекал, а я… спросила, когда мы поженимся, а он … делает вид, что ничего не было!

Мать кинулась к ней, хотела обнять, но Анита ее оттолкнула. Дед подступал ко мне и еле выговаривал, задыхаясь: «Да как же это? Ты… так… с ребенком?..» Все это было тягостно, и жалко старика, но как-то отстранено.

– Пусть Анита расскажет, что же было, – ровно сказал я.

Она сжала кулаки, метнулась ко мне, к матери, упала на стул, вскочила, бросилась к окну, рванула заглянувшие к комнату листья и звонко заговорила, не оборачиваясь к нам. Романс невоплощенных фантазий.

– Однажды я подметала здесь… захотела все сделать красиво и нарядно. Выбрала розу, самую большую, бордовую. Вазочку принесла. Поставила ему на стол. А потом заглядываю не помню зачем, а он говорит, что я красивая, как эта роза… Что я красивей всех у нас на границе. Что я стройная, как эта вазочка. Мне… мне было приятно, когда он это говорил. Да, я приходила, а он говорил. Что я пою, как птичка. Райская птичка. И всегда к лицу одета. И такая веселая. И танцую лучше всех. Да, я его слушала. Вы же мне этого не говорите. Вы только нудите: честность и трудолюбие. А однажды я… уронила шаль. Он ее поднял и накинул на меня. И обнял, и поцеловал. И я… и я тоже. Я его ждала и приходила. А однажды он подхватил меня на руки и сказал, что я легкая, как пушинка. У меня голова закружилась, а он все говорил. Да, он мне нравился! Он говорил, что у меня глаза, как звезды!

Она все не оборачивалась, и ужас на лицах деда и матери постепенно изменялся. Я почувствовал, что они ей не верят. А поверить было легко: в этом карамельном вздоре билась настоящая искренность. Панически оглядываясь на меня, заговорили вместе:

– Деточка, что ты, зачем ты, ведь это неправда…

– Анита, у него невеста…

Вот уж странный довод: как будто если я подлец, то вспомню о невесте.

Девочка стукнула кулачком в стену и отшатнулась от окна. Глаза горели, зубы стучали. Набрала в грудь воздуха и закричала, срывая голос:

– Чем я хуже?! Пусть она сдохнет! Убью, изуродую! Кислотой оболью! Так и знайте! Ненавижу!

Мать зарыдала, но сразу опомнилась и вытащила ее из комнаты. Из-за двери доносилось: «Повешусь! Я его люблю, жить без него не могу, а он хоть бы словечко…» – «Молчи, замолчи, на улице слышно…»

Старика пошатывало. Я хотел усадить его. Пошел к двери,Он безнадежно покачал головой: «Горе, горе… Ты подожди минутку, не уходи. Поговорим». Его не было долго. Я полусонно ждал, боясь, что в тишине пустой комнаты опять пробьются какие-нибудь голоса. На улице вроде бы раздался говор. Быстро выглянул в окно, чтобы убедиться, что там живые люди, а не наваждение. Да. Поздоровались со мной. Хотелось спать.

Старик вернулся с обязательным кувшином. Налил нам обоим и бесчувственно хватил полный стакан, потом другой. Вздохнул.

– Садись, выпей. Давай вместе думать.