Делай, что хочешь - Елена Иваницкая

Выстрелы стали ближе, громче, хрип замирал, брань торжествовала. Словно по колено в воде, побрел к костру.

– Не спится? – спросил голос Дона Дылды. – Тихо как…

И я услышал тишину. Ни выстрелов, ни хрипов, ни ругательств. Померещилось. Наверное, в полусне дотлевал кошмар. Я прилег у костра. Огонь мягко колебался, успокаивая.

Но как отчетливо, внятно мерещилось. Ведь и сомнений не возникало. А такие вещи называются – и тут мне стало страшно – называются галлюцинацией. Что теперь делать и как доверять ушам и глазам? Изо всех сил я стерег свой слух. И в такт игре огня опять раздались хрипы и ругательства. Сел, зажав уши. Стало слышнее. Поскорее вытащил спасительную фляжку и оглушил себя коньяком. Отпустило. Теперь особенно пугала только что звучавшая во мне грязная брань. Потом понял еще худшее: наваждением могут показаться мне настоящие выстрелы и голоса. А это значит, что теперь я все равно, что слепой и глухой. Другие тоже заметят и поймут. И скажут: сумасшедший. Может быть, этими перепадами из веселья в отвращение и тоску уже начиналось помешательство?

Коньяк и костер укачивали.

Из петли нового кошмара меня выдернул Дон, встряхнув за плечо. Прежняя густо-черная ночь.

– Ты сильно стонал, – сказал он, словно оправдываясь. – Приснилось что-то или болит?

Покусав изнутри щеку, чтобы зубы не стучали, ответил через силу:

– Гадость какая-то снилась. Спасибо, что разбудил.

До меня дошло, что и он всю ночь сидит у костра не просто так. Мелькнул соблазн признаться: рассказать, что со мной делается. Нет, надо молчать и скрывать.

– А у тебя бессонница? После всего этого?

– Да. Знаю за собой. Дня три не сплю, потом проходит.

В тишине потрескивал костер. Вдруг я подумал, что не уверен, вправду ли слышу это или повторяю затертые слова: потрескивал костер. Но если я могу наблюдать и сомневаться, значит, в здравом уме? Дон Довер знает за собой бессонницу, я буду знать галлюцинации. И я уже заметил, что от живого голоса они пропадают.

Предложил:

– Поговорим?

– Давай, – он кивнул, но посмотрел нерешительно.

Я спросил:

– Зачем Старый Медведь привез их сюда?

Он задумался надолго, выдернул какую-то травинку и принялся наматывать на палец.

– Ты же знаешь и его, и девочек. Такая беда, как на нашей границе, сама не исчезнет. Надо одолевать. А кто это будет делать? Кто-то другой?

– Армия.

– Здесь были армейские части. Ты разве не знаешь? До того дошло, что командиры на ту сторону оружие продавали. Это потом ввели правовую автономию и объявили ополчение.

– Если не армия, то мы с тобой, в общем – мужчины.

– Я приехал три года назад. Они уже были здесь. И еще. Здесь свобода, и возможности. Думаю, автономия и дальше будет продолжаться. Ведь нам это выгодно.

– Что – это? Кому – нам?

– Государству. Выгодно, что у соседа раздрай. Был соперник, а стал послушный союзник. А нам всех неприятностей – стычки на отрезочке границы. Это уж горы постарались.

– А знаешь, что народ хочет тебя поженить с Юджиной? – вдруг спросил я. И договорив, почувствовал, что не надо было, тем более шутливым тоном. Он коротко ответил «знаю» и замолчал.

В молчании опять могла явиться галлюцинация. Я напряженно ждал. И дождался, они пришли. Быстро сказал:

– Слышал: эти, ну, с той стороны… специально за тобой охотятся. Назначили награду за твою голову.

Но собственный голос не прогонял призраков. Только чужой.

– И ты поверил? – неохотно спросил он.

– Да, ты же лучший стрелок на границе. А разве неправда?

– Это выдумал наш знаменосец. Давно уже. А теперь утверждает, что перебежчик сказал. Странная история. Там, на той стороне, ничего о нас не знают. От нас не было перебежчиков. И пленных они не брали. И никого не похищали. А ведь эта выдумка – она очень… опасная. И не для меня. Ведь она означает, что у нас есть предатели. Знаменосец, как только приехал, сразу попытался завести на почте секретную часть. Даже в коллегию не обращался, как будто само собой разумеется. Я тогда раскричался, коллегия ему запретила. Теперь начнет сначала, вот увидишь.

– Ты хочешь сказать, что сейчас перлюстрации нет?

– Конечно, нет. Конституция ведь гарантирует тайну переписки.

– А ты на страже?

– Не только я. Что тут смешного?

Смешна вера в благородство законов. Смешон энтузиазм. Смешно простодушие. Смешна самоотверженность. Смешно бескорыстие. Не смешно с самого начала и до всяких доказательств (которые скоро явятся) ждать обмана и подлости. Вновь смешно, когда ожидания оправдываются. Смешно, что меня здесь принимают за героя и гражданина.

Такие вещи вслух не произносятся. Я и не собирался этого говорить. Но что-то, оказывается, сказал, потому что он сосредоточенно кивнул и ответил:

– Да, я тоже об этом думал. Люди всегда люди. Но ведь здесь, у нас… правда же есть солидарность. Взаимопомощь. Не будет тайны переписки – не будет и этого. Даже так. Стоит людям поверить, что их письма распечатывают, что за ними подслушивают, что на них доносят… останется только власть знаменосца. Но пока что все верят – всё по закону. А он намекает, что конституция конституцией, а дело – делом. От него трудно отбиться. От его волшебных слов. Знаешь каких?

– Еще бы. Наш долг. Дисциплина. На благо общества. В условиях военного времени.

– А еще такие: право на жизнь, право на безопасность, свобода подчинения…

– Свобода подчинения?

– А ты думал. Свобода, говорит, подчинения выше несвободы разгильдяйства.

– Мне он талдычил, что свобода – пустое слово, а в жизни важна только готовность отдать ее.

– А мне – при свидетелях – что право на жизнь превыше всего. Право, говорит, на жизнь и безопасность выше права посплетничать в письмах. Люди слушают, переминаются – и кивают. А он еще козырь выкладывает: порядочному человеку скрывать нечего. Тут, правда, не очень-то соглашаются. Кому понравится, чтобы копались в его личных делах? Мне пока еще верят, что не допущу никакой секретной части. А ведь его уже побаиваются, ты заметил? А другие слушаются, соглашаются. Он ведь целый отряд сколотил. Активное, говорит, меньшинство – что теин в чаю или букет в благородном вине…

Увы, я заметил, что больше нет сил поддерживать разговор. Очень ярко представился завиток душистого пара над крепким чаем, и от этого зрелища затошнило. Отпив из фляжки, протянул ее Дону. Он хлебнул и закашлялся.

– Это же коньяк! Ну мы с тобой отличились. Крепкие напитки в лагере запрещены. Не знал? Поймают – застыдят. Вылей скорей. Я тебе лучше снотворного дам, у меня с собой.

– Страшно заснуть. Боюсь кошмара.