На Пришибских высотах алая роса - Лиана Мусатова

В советских войсках в начале войны было еще очень мало радиолокационной техники для разведки воздушного противника. Поэтому обнаружением самолетов и определением их параметров занимались наземные посты наблюдения. Наблюдатели располагали только биноклем, колышками, обозначавшими направление на юг, север, восток и запад, телефонным аппаратом для связи со взводным постом. А между тем, они должны были обнаружить летательный аппарат, появившийся в зоне их действия, определить его принадлежность и тип, высоту и направление полета. Зона действия поста находилась в радиусе нескольких километров. Первичным источником всех сведений являлись вот такие наблюдательные пункты, который Соня обнаружила на дне балки. Землянка была хорошо замаскирована и, если бы Соня не шла за Зиной, а просто проходила мимо, никогда бы ничего не заподозрила. Наверное, поэтому им и удавалось, находясь в тылу, в зоне действия противника, оставаться незамеченными. Конечно, они рисковали, но, по-видимому, их донесения очень много значили для оценки не только воздушной, но и наземной обстановки, поэтому их пост и не снимали. «Они, как партизаны» – подумала Соня.

На курсах им говорили, что такие посты сформированы в несколько поясов, и имеют довольно тесное соприкосновение. Их сетка раскинута настолько плотно, насколько это дает возможность не пропустить ни один вражеский самолет. Уже во время наступления немцев на Москву многие посты, по разным причинам оказывались в тылу за линией фронта и принимали бой, зачастую неравный. Им приходилось браться за винтовки, гранаты, бутылки с горючей жидкостью, чтобы отбить атаки врага. А враг наседал на них танками и хорошо обученной пехотой.

Пришло лето с жаркими днями и теплыми ночами. Зина чаще приходила к бабушке, допоздна засиживалась, помогая ей, якобы варить варенье, а сама ждала ночи. Летом в селе просыпаются рано и ложатся спать поздно. Поэтому она и старалась придти к бабушке и уйти от нее в такое время, чтобы никто не видел, откуда она пришла и куда уйдет.

Зина поздно заметила за собой «хвост», и изменить маршрут уже не могла. И хотя это было далеко от балки, она поняла, что Соня знает, где землянка. Зина испугалась. Первая мысль была – убить. Но они часто разговаривали у бабушки, и Соня выказала себя, как настоящая патриотка, несмотря на то, что у нее оказался отец немец. Зина остановилась, поджидая, когда Соня приблизится к ней.

– Погулять решила?

– Нет. За тобой иду. Надоело сидеть без дела. Я уже совсем здорова и могу выполнять воинские обязанности. Возьми меня к себе.

– Ты, наверное, понимаешь, что я не имею права, что я не решаю, кого брать, а кого не брать.

– Правильно. Ты позвони и спроси.

– Вообще, по уставу не положено вести разговоры и засорять сеть. Мы имеем право передавать только сообщения о наблюдениях. И я не знаю, как отреагируют на то, что я рассекретила пост.

– Не ты его рассекретила, а я обнаружила. Ты скажи, что Соня Кирилюк. Меня командование знает. Я на хорошем счету и награды у меня есть.

– Покажи.

– Я не смогла ничего найти.

– Ну, и что ты хочешь? Документов у тебя нет, формы нет, наград, кроме часов, нет! Меня могут под трибунал отдать только за то, что я разговариваю с тобой. Может быть, ты шпионка немецкая. Вон и отец у тебя немец.

– Что же мне теперь делать?

– Иди и пытайся перейти через линию фронта, и никогда и никому не говори, что видела меня, что знаешь меня.

* * *

Нелегок был Сонин путь к своим. Сколько радости было, когда она, наконец-то, перешла линию фронта. Но эту радость вскоре погасили дотошные следователи. Конечно же, никто не поверил в ее честность и непогрешимость репутации. Ее долго допрашивали, запутывали, обвиняли, и направили пулеметчицей в особое формирование при стрелковой дивизии.

За окном вагона проплывали дороги и переправы, забитые войсками и толпами беженцев, а над ними густое облако пыли. Тысячи людей, усталых, измученных, одетых кое-как… Женщины с малыми детьми на руках и тачках, старики и старухи с котомками за спиной, колхозный скот, взбивающий пыль. Чем ближе к фронту, тем ужаснее рисовалась картина, а возле передовой: дома с пустыми выжженными глазницами, искореженные паровозы, лежащие на боку или вверх колесами, разорванные и погнутые рельсы, сожженные целые селения.

15.

Несколько дней ее не вызывали на допрос. Наверное, искали Кочина. Тася решила, что если будут достоверные доказательства гибели майора, то она будет требовать его начальника и только ему все расскажет, правильно предполагая, что тот, кто стоял над Кочиным, должен был знать о ее задании. Ведь кто-то же должен был давать Кочину «добро». А, ведь это же могли уже сделать?! И тут она поняла, что они не заинтересованы в ее встрече с Кочиным. Почему? Надо найти этому объяснение. Пока она этого не поймет, ее будут водить за нос. За всеми этими переживаниями, которые ее захлестнули последние месяцы, она совсем не обращала внимание на свои месячные. И только теперь, связав все воедино, поняла, что они не приходят после того, как у нее гостил Костя. «Неужели я беременна?» – пронзила мозг дикая для этих обстоятельств мысль. Она не знала радоваться ей или огорчаться. Ребенок от любимого – это дар Божий. Но сейчас, когда она в тюрьме и когда грядут пытки, а их она ожидала с ужасом, это совсем некстати. Она опасалась, что пытки могут спровоцировать выкидыш. Теперь она боялась не только за свою жизнь, но и за ту жизнь, которая зарождалась у нее под сердцем. В этих раздумьях приоритетной была мысль о спасении жизни ребенка, и тогда, откуда-то из темных закромов сознания выползало: «Расскажи им все. Сохрани жизнь ребенку». Она отметала эту мысль, как подленькую и низменную. Хотя, что в ней было плохого? Разве мать не должна в любых обстоятельствах сохранять жизнь своему дитяти? «Должна, – отвечала она себе, – должна и жизнь ребенку сохранить и не потерять честь свою и достоинство. А, может быть, не стоит ради социализма, ради этих сиюминутных ценностей, ведь дети – это ценность вечная?»

Мысли ушли, а осадок, разрушающий уверенность в правильности своих мыслей и действий, остался. Повис в воздухе вопрос: «Так кому служить? Вечности или преходящей сиюминутности?» Но ведь на этом преходящем она и воспитывалась, она ему присягала быть всегда верной. И, хотя теперь понимала, что заблуждалась, но ведь верила и клялась. А заблуждалась ли? Ведь она присягала служить верой и правдой Родине! А у кормила ее Родины оказалась коварная власть с двойными мерками и кормчим Сталиным. А знает ли он, что творится в тюремных кабинетах и коридорах? Может быть, и не знает. Ведь его подчиненные докладывают ему только результаты, не излагая методов получения этих результатов. Боялась попасть в немецкие застенки, а оказалась в советских, где методы дознания не отличались от фашистских. Она все время задавала вопрос: «Ну, почему это случилось со мной? Почему мой ребенок, который совсем ни в чем не виноват, должен родиться в тюрьме?» Как утешение, сквозь горечь и мрак тюремного бытия, в памяти всплывали моменту детства, их уютная квартира, атмосфера, наполненная любовью и согласием, мудрая бабушка, у которой всегда и на все был ответ. «Интересно, чтобы она мне посоветовала теперь?» – думала Тася. – Испытание? Урок? Надо иметь недюжинную силу, чтобы вынести все это. Так какой же урок она вынесет из этого ареста? С чем она еще столкнется и какую ей пользу это сможет принести?» И она призывала на помощь не только силу воли и мужество, но и мудрость, которая поможет ей выбрать правильное поведение, сделать правильные шаги. И опять всплывали в памяти бабушкины слова: «Твое имя будет защищать тебя. Человек с этим именем обладает большой силой, он становится неуязвимым, поскольку обретает непроницаемый щит, отражающий силы ненависти. Благодаря твоему характеру, зло будет покоряться тебе». «Может быть, и вправду меня бережет мое имя и я до сих пор еще жива и жив мой ребенок?» – думала Тася.