Механика небесной и земной любви - Айрис Мердок

И кстати, неплохо бы исчезнуть из Локеттса до приезда матери. Правильнее всего было бы наконец решиться и продать дом – но что-то мешало, путало все его планы. Путаницу вносила Харриет. Прислушиваясь к себе, Монти всякий раз приходил к выводу, что не чувствует к ней никакой опасной привязанности, но какую-то привязанность – и какую-то ответственность за нее – все же чувствует. Срабатывало и еще одно, менее благородное соображение: очень хотелось посмотреть, как эта интригующая ситуация будет развиваться дальше. Вульгарное, в сущности, любопытство было для Монти своего рода утешением – кажется, оно одно выводило его на время из состояния хронической апатии. Вообще Харриет, пожалуй, была единственным человеком в этой жизни, который хоть как-то его интересовал. Харриет и, разумеется, Дэвид. Так не лучше ли остаться рядом с ними, как-нибудь перетерпеть наезд матери – а учительство подождет? Кроме того, если принять сейчас помощь Эдгара, не окажется ли потом, что он повязан с этим хемингуэевским Стариком на веки вечные?

Харриет, с ее спокойным, «ангельским» нравом, относилась к тому типу женщин, к которым Монти тянуло давно, еще в дни его «роковой юности». Ее правдивость, ее ничем не замутненная ясность и открытость, ее какая-то изначальная наивная добродетель, ее невинность – все это, даже сейчас, действовало на Монти благотворно и успокаивающе. Добрая, нежная душа, она никому не причиняла вреда и ни от кого не требовала жертв. Как вышло, что единственной любовью в жизни Монти оказалась не Харриет, а Софи – вероломная грешница, маленькое чудовище, злобное, хитрое и коварное? Может, его пленил ее вздернутый носик? Или туфельки? Может, так. А может, и нет. Только маленькое это чудовище, бессердечное и бесподобное, стало вдруг потребно ему больше всего на свете. Но Харриет все же приносила утешение, Монти чувствовал, что ему полезно видеть перед собой это милое невинное лицо. Может, думал он, лучше все-таки остаться? Сейчас, слушая болтовню Эдгара о том, что он собирается переделать и перестроить в Мокингеме, какие кредиты обещает выделить на это Национальный трест[17] и какого ястребка-перепелятника видел он у себя в долине, Монти думал, что ему уже надо идти к Харриет – помогать ей развлекать Эмили Макхью. Тогда в Патни Монти сразу же почувствовал к Эмили неприязнь, скорее всего взаимную. Ему хватило одного взгляда, чтобы разглядеть за хрупкой синеглазой оболочкой сущую дьяволицу – энергичную, жестокую и расчетливую. То, что, по всей видимости, притягивало к ней Блейза, решительно отталкивало Монти. И вот теперь он должен был идти ради Эмили в Худ-хаус, говорить какие-то любезности, притворяться, что видит Эмили впервые, и выслушивать рассуждения Харриет по поводу Магнуса Боулза – в присутствии Монти Харриет почему-то всегда начинала рассуждать о Магнусе Боулзе. Вот о чем думал Монти, когда его размышления были прерваны громкими всхлипами из гостиной.

Монти, столько времени страдавший без слез, смотрел на рыдающего Дэвида с неожиданной злостью.

– Прекрати это немедленно, слышишь!

– Не сердись, – вмешался Эдгар. – Ему есть о чем поплакать. По-моему, я сейчас тоже заплачу.

– А ты уже упился, посмотри на себя.

– Я? Упился? Нет… еще не совсем. Дэвид, ну пожалуйста, не надо так…

– Простите, – сказал Дэвид, утирая глаза пыльным рукавом рубашки.

– Представь нас, Монти, – попросил Эдгар.

– О господи. Дэвид Гавендер – профессор Эдгар Демарнэй.

– Вообще-то, я уже не про…

– Дэвид, ты идешь домой? Твоя мама пригласила Эмили Макхью.

– Нет.

– Может, лучше уж сразу с ней познакомиться – и покончить с этим? Побудешь минут пять – и все, больше от тебя ничего не требуется.

– Нет. Не могу…

– Знаешь что, иди один, – сказал Эдгар. – А мы с Дэвидом останемся… Побеседуем – ик! – немного.

– Ну и черт с вами, – буркнул Монти, направляясь к двери.

Ему вдруг страшно захотелось выгнать Эдгара взашей, не оставлять его наедине с плачущим Дэвидом. Не будь здесь Эдгара, слезы Дэвида, возможно, тронули бы Монти, хотя он все равно бы разозлился. Эдгар опять начнет всюду совать свой нос, во все ввязываться, ни черта при этом не понимая. Не пойти сейчас к Гавендерам Монти, конечно, не мог, но твердо решил вернуться домой как можно скорее, чтобы выпроводить Эдгара. Пока он шел от калитки к крыльцу Худ-хауса, Ёрш вцепился ему в штанину. Монти пинком отбросил его.

– Вы тот самый профессор Демарнэй? Это вы написали «Вавилонскую математику и греческую логику»?

– Да.

– И «Поэтику Эмпедокла»?

– Да.

– И «Пифагор и его долг перед Скифией»?

– Да.

– И последнее издание «Кратила»[18] тоже ваше?

– Да, но хватит об этом, или нам придется перечислять до глубокой ночи. Давай лучше так: вытри-ка свои драгоценные слезы и расскажи мне все, все…

Монти осушил уже несколько стаканов виски. Сидя с Эдгаром на веранде, он почти не пил, теперь же пил много и быстро – наравне со всеми. На блюде лежали маленькие изысканные бутербродики, но к ним почему-то никто не притрагивался. Это странное сборище напоминало даже настоящую вечеринку. Никто как будто не чувствовал себя скованно, и ничего ужасного пока не произошло. Когда Харриет знакомила Монти с Эмили Макхью, он лишь молча поклонился, она тоже. Констанс Пинн, правда, заговорщицки улыбнулась и, схватив Монти за руку, незаметно, но весьма ощутимо царапнула ногтем его ладонь. Начиная с этого момента она настойчиво пыталась вовлечь Монти в конфиденциальный разговор, от которого он так же настойчиво уклонялся. В своем нарочито простом черном платье с кружевным воротничком (кружево было брюссельское, доставшееся от одной богатенькой ученицы) она была очень хороша. Даже ее слегка приподнятые волосы с медным проволочным отливом сияли здоровьем и уверенностью. Эмили наконец-то оделась по-человечески и тоже смотрелась прекрасно. Сегодня на ней была белая блузка с итальянской камеей, бархатный синий жилет и черные брюки. Темные свежевымытые волосы рассыпа́лись, и Эмили приходилось часто их поправлять или отбрасывать назад движением головы, что у нее получалось совсем по-мальчишески. Она поглядывала по сторонам с видом скорее смущенным, чем вызывающим, и чаще задерживала взгляд своих ярко-синих глаз на окружающих предметах, чем на людях. Харриет, в противоположность обеим гостьям, казалась усталой и неряшливой, щеки ее были бледны, шпильки, обычно незаметные, высовывались из прически самым непривлекательным образом. Харриет редко надевала украшения, но сегодня на ней был серебряный золоченый браслет с выгравированными розами, подарок отца. Она без конца щелкала замочком браслета, то расстегивая его, то снова застегивая. Пояс ее серого муслинового платья развязался и волочился по полу. «Только, пожалуйста, – шепнула она Монти, встречая его у дверей, – не убегай первым, дождись, пока они уйдут». Значит, ему придется забыть о том, что у него дома, возможно, в этот самый момент зарождается новый нелепый тандем (Дэвид – Эдгар), и остаться. Впрочем, взглянув на сегодняшнюю Харриет – растрепанную, с дрожащими руками и волочащимся поясом, – он и так решил остаться.